– Ты это… Нормально себя чувствуешь?
Жигалин тихо рассмеялся:
– Хорошо я себя чувствую. Чего суетиться? Доставай вещмешок. Ершов привстал, развернулся, начал шарить за сиденьями. Звякнул железякой.
– Во, Димка! Ручку нашел! Тут была!
Жигалин улыбнулся:
– Ну вот, а ты нервничал. Сейчас заведемся да погреемся.
Уютно рокотал движок «зилка», печка гнала горячий воздух в кабину. Ершов, обсыпанный серыми крошками, нещадно чавкал, пожирая сухари из пайка. Жигалин поморщился:
– Как ты их лопаешь? Невкусно же.
– Конечно, не бабушкины пирожки. Знаешь, какую моя бабушка Дуся вкуснятину пекла? С яблоками, с рыбой! А шанежки какие? С рассыпчатой картошечкой, корочка – желтая с коричневыми пятнышками. Эх!
– Аппетитно говоришь, – Димка сглотнул слюну. – Ничего, дембель-нешся – наешься пирожков.
– Ни фига, – горько вздохнул Ершов. – Умерла бабушка. Вот как меня призвали – почти сразу. Телеграмму ротному принес, а он говорит: «Иди служи, душара, без тебя похоронят. А то у всех родственников полно, если к каждому сдохшему ездить – на армию времени не останется». Я, если честно, даже потом ночью плакал. Даже не потому, что не отпустил попрощаться, а за его слова.
Ванька перестал жевать, уставился неподвижным взглядом в лобовое стекло. Будто хотел рассмотреть там, в чернильной темноте, свою ласковую бабушку.
Поболтали еще о всякой ерунде. Все тише, все медленнее произнося фразы; разговор истончился и исчез совсем. Теплый уют печки, сонное фырчание мотора убаюкивало. Димка Жигалин колебался на границе яви и сна, иногда тревожно вздрагивая от горького дурмана выхлопных газов. Пытался вспомнить о чем-то опасном, неправильном – и забывал, уплывал. Он парил в невесомости, в кабине грузовика, чудесным образом превратившейся в космический корабль «Союз». Огромные монгольские звезды заглядывали в иллюминаторы, приглашали вместе путешествовать по бархатной бесконечности – уже не ледяной и равнодушной, а доброй, понимающей.
А Ванька Ершов шел по бабушкиному огороду, вдыхая запах смородинового листа и нагретых солнцем спелых помидоров. У распахнутой калитки стояла нарядная баба Дуся, в любимой красной кофте и в белом платке. Смотрела из-под морщинистой руки, ласково улыбаясь. Потом кивнула, зовя за собой, и пошла по тропинке через луг, пестрящий розовыми метелками иван-чая.
Двигатель дохлебал последние капли бензина и заглох.
* * *
Прапорщик Вязьмин за бессонную ночь в «обезьяннике» сник, будто даже постарел. Монгольский сержант, сочно зевая, посадил его в «воронок», захлопнул гулкую на морозе дверь. Сел в кабину, гортанно скомандовал водителю, тронулись.
Петя впал в прострацию, не чувствовал уже ни жуткого холода, ни голода, хотя ел в последний раз двое суток назад. Ехали не торопясь – водитель берёг дохлые рессоры. Утреннее солнце прорвалось сквозь зарешеченное пыльное окошко, начало прыгать по серым стенам в такт качающемуся на ухабах «воронку». Когда повернули на север – скользнуло Вязьмину по лицу. Поцеловало в лоб.
Наконец, добрались. Часовой в тулупе не спеша распахнул скрипящие створки. У одноэтажного барака управления стоял новенький «уазик» – приехал из аймака товарищ Басан, договариваться о рабочей силе для разгрузки сена. В машине, уронив бритую голову на руль, спал его шофер.
Сержант взял бумаги и пошел в барак. Опять заскрипели ворота. Вязьмин наклонился к окошку: часовой впустил два десятка зеков в разноцветных телогрейках. Те шли мимо машины, оживленно переговаривались, скаля ослепительные зубы, показывая пальцами на белое лицо прапорщика. Пётр отшатнулся, скрючился на ледяной лавке.
Наконец, вернулся сержант, с ним – местный начальник. Распахнули дверь. Сержант сказал, как булькнул – совершенно непонятно. Начальник перевел:
– Русский, выход, выход!
Вязьмин поковылял, не чувствуя замерзших ног. Выбрался из «воронка», глянул на низкие полуразвалившиеся бараки, на равнодушные чужие лица – и вдруг схватил сержанта за рукав, горячо заговорил:
– Доложи капитану, как его… Доржи! Пусть приедет, допрашивает. Только сначала пусть Тагирова привезут, Марата. Нашего дознавателя. На пять минут, переговорить. И потом все скажу!
Сержант что-то прокричал, отодрал прапорщика от рукава, ударил в лицо – не сильно, но Петру хватило: бесчувственные ноги подломились, упал. Вязьмин схватил из последних сил сержанта за ногу, прижался щекой к холодному сапогу, захрипел:
– Все расскажу капитану, не надо консула. Тагирова привезите! Я не виноват, меня заставили! Я скажу, кто!
Монгол, ругаясь, выдрал ногу из скрюченных пальцев. Ударил каблуком по рукам, по спине, наступил на лицо…
Прибежали конвойные, подхватили потерявшего сознание прапорщика под руки, поволокли в штрафной изолятор – мимо стоящего на крыльце управления тюрьмы товарища Басана. Тот покачал головой, подозвал начальника зоны, что-то начал объяснять. Начальник стоял навытяжку, кивал.
Сержант, клокоча проклятия, осматривал испачканный кровью и соплями сапог.
* * *
Заглохший «зилок» на рассвете обнаружила машина технической помощи. Тела угоревших от выхлопных газов Жигалина и Ершова отвезли в Чойр, в госпитальный морг.
Грузовик заправили, посадили нового водителя. Погнали спасать несчастных монгольских баранов.
Тагиров, узнав о смерти ребят, с почерневшим лицом, непрерывно куря, повел колонну обратно в гарнизон. Сдал машины и людей ротному, побежал в штаб.
Дежурный по базе сочувственно сказал:
– Держись, лейтенант! Прокурор гарнизона тебя вызывает – мордовать будет за трупы. Два раза уже звонил, так что давай, в темпе к нему.
– Сейчас, только комбату доложу.
– Да все уже все знают. Не до тебя сейчас ни комбату, ни начальнику базы. Комиссия в штабе, из Улан-Батора приехала. Только треск стоит, летят клочки по закоулочкам. Про ревизию склада слышал? Хищение. Восемь автоматов, несколько тысяч патронов, два ящика гранат. Давай, дуй к Пименову. Вазелин есть или подарить?
Посмотрел в черное лицо Марата и осекся.
* * *
– Так, Тагиров, садись, пиши объяснение. Как технику проверял перед маршем, как бойцов инструктировал. И почему они у тебя не знают, что нельзя двигатель на холостых оборотах гонять долго, а надо остановки делать, чтобы не угореть. Или хотя бы кабину проветривать. – Прокурор протянул чистый лист бумаги. – Все пиши, подробно.
– Инструктировал я, и подписи с них собраны. Меня посадят теперь, товарищ майор?
– Посмотрим. Давай, пиши. Есть полчаса, потом должен ваш комбат подъехать – заберет тебя.
– А зачем?
– Не знаю. Наверное, повезет обратно на рембазу – там у вас толпа проверяющих. Крови жаждут.
Марат понурил голову, начал писать. Закончил один лист, попросил второй. Вздрогнул, когда зазвонил телефон. Прокурор взял трубку, ответил:
