– Не знал, – Тагиров всеми силами старался скрыть разочарование. – Вот, книжку принес вернуть.
И зачем-то показал дежурному сборник.
– Так пойдемте, товарищ лейтенант, в ее кабинет. Там и записка вам оставлена. – Сержант снял с доски ключи, зашагал по коридору.
Записка! Значит, помнит о нем! Может быть, даже скучает.
Дежурный открыл дверь, пропустил Марата вперед.
– Вон, в шкаф книгу поставьте. А письмо на столе.
Лейтенант забрал длинный, совсем не похожий на обычные армейские конверт; засунул за отворот шинели. Кивнул сержанту:
– Спасибо, позже прочту.
Ветер понимал, что Марату не терпится быстро попасть домой. По-товарищески помогал, толкал в спину – домчал мгновенно.
В прихожей Марат, торопясь, разорвал конверт неловкими пальцами.
Еле уловимый запах ее духов. Или показалось?
Мой лейтенант!
Очень жаль, что не удалось попрощаться и я столь неожиданно уехала. Время будет тянуться долго без наших милых разговоров; но и разлука закончится. Это основное свойство событий жизни – они всегда заканчиваются. Различие лишь в том, что мы говорим после: «Слава Богу!» или «Увы…».
Скоро, совсем скоро я вернусь. А там и Новый год! Чудесный праздник, я люблю его так же, как любила в детстве. Только очень не хватает елочки. Но где же ее, родимую, найдешь в этой дикой пустыне…
Как всегда, я Вас совсем заболтала, отвлекла от ратных подвигов.
Скоро увидимся.
Целую. Ха-ха, в щечку.
Ольга.
Счастливый Марат, дурацки улыбаясь, сел на скрипнувшую койку.
* * *
Монгольская одиночка – словно из средневековья: криво обмазанные грязные стены, совершенно непрозрачное окно в ладонь под потолком. Ржавая бадья – «параша», постель – куча сопревшей соломы прямо на полу. И жуткий, невозможный холод.
В обед принесли миску чего-то ужасного: даже не капуста с гнилью, а гниль с капустой. Хлеба не полагалось. Вязьмин понюхал, вылил в парашу. Глотнул вонючей воды из захватанной кружки – едва не вернул ее туда же.
Сгреб солому в кучу, лег. Запахнул шинель, сунул руки под мышки – от стужи помогло мало. Саднило разбитое лицо. Провалился в забытье, как в болотную ледяную жижу. Когда загремели ключи в замке, выдернулся с трудом из полусна. На мгновенье потеплело: вдруг Марат? Или монгольский капитан – тоже неплохо.
Начал подниматься с лежанки навстречу тени, закрывшей проход в камеру. Едва уловил какое-то немыслимо быстрое движение – в голове взорвалась ослепительная вспышка. Погасла.
Пришла тьма. Навсегда.
* * *
Утром Тагиров за пять минут до назначенного времени был на КПП. Подъехал старенький «газик» с монгольскими номерами, мигнул фарами. Марат подошел, распахнул дверь, вежливо сказал:
– Сайн байнуу, кампан Доржи!
Капитан поморщился:
– Не надрывайтесь, лейтенант. Садитесь – поедем в тюрьму, ваш прапорщик жаждет встречи. Насколько мне известно, есть у майора Пименова к нему отчаянный интерес.
Когда поехали, Тагиров полюбопытствовал:
– Вы очень чисто по-русски говорите. Где научились?
Капитан, крутя выщербленную баранку, хмыкнул:
– Так естественно, что младший брат знает язык старшего. Вам-то и в голову не придет монгольским языком интересоваться, не так ли? «Сайн байнуу» – потолок советского офицера. Ну, еще «Зогс! Буц ад!». Исчерпывающе для общения с чурками.
Марат растерялся от такой агрессии, замолчал. Доржи с его сдержанностью, необычным для монгола тонким лицом внушал симпатию – а вот поди ж ты!
Минут за сорок доехали до ворот монгольской тюрьмы, посигналили. Часовой не стал открывать – сначала подошел, заглянул в салон. Что-то гортанно спросил, потом горячо заговорил, размахивая руками. Доржи ответил; разговор больше походил на перепалку. Тагиров несколько раз уловил знакомое слово «орос».
Часовой убежал, потом вернулся с начальником тюрьмы. Капитан вышел из машины, долго переругивался. Наконец, вернулся, выматерился на чистом русском.
Лейтенант осторожно поинтересовался:
– Что-то случилось?
– Прапорщик ваш убит. Зона закрыта, никого не пускают, разбираются. Конвойного, который за штрафную камеру отвечал, оглушили, ключи вытащили. Прошли в камеру, убили Вязьмина. Предварительно – перелом основания черепа. Похоже, голыми руками.
Капитан повернулся, посмотрел внимательно:
– Слушай, лейтенант, а это не ваших ребят заслуга? Пришили прапорщика – концы в воду. И на нас свалите: в монгольской же зоне все произошло. Скандал гарантирован. А каким образом – так это понятно. У вас в Сайн-Шандинском спецназе такие бугаи служат! Один этот, Деряба, чего стоит! Вполне может щелбаном шею сломать. Охрана здесь считай никакая. Вашим профессионалам – раз плюнуть.
Тагиров озадаченно промолчал. Доржи махнул рукой:
– Хотя с тебя взятки гладки. Откуда лейтенанту о таких делах знать? Поехали – довезу до гарнизона.
Развернулся в два приема, добавил оборотов. «Газик» надрывно заревел стареньким движком, заскрипел железяками.
– Товарищ капитан, неужели вы всерьез думаете, что такая штука может случиться? Что наши начальники приказали напасть на… на союзников? – осторожно поинтересовался Марат.
– Кто его знает. Вы нас ни во что не ставите – это неоспоримый факт. И отношения между нами не равноправные. Да и вообще! Вот ты интересуешься, откуда я хорошо русский знаю. А я в Москве учился, в университете, на историческом. Кандидатскую написал. За нее и отгреб по полной. Якобы коснулся обидной для СССР темы. До защиты не допустили – вместо степени и кафедры в Улан-Баторе в этом заштатном Сумбэре спекулянтов с алкашами отлавливаю. А я ученый! Историк, а не мент, понятно?
«Газик» побежал веселее – начался спуск с горы к монгольскому Сумбэру. Доржи продолжал:
– Знаешь, как ваши мою Монголию называют? «Страна консервных банок»! Потому что всю степь испоганили своим мусором, валите все подряд, не глядя! А монгол, просто чтобы ямку выкопать, сначала молится и жертву приносит, потому что нельзя мать-землю обижать, сон ее тревожить. Свою страну загадили – ладно, но в гостях-то умейте вести себя прилично!
– Да, наши помойки – это позор, конечно. Но ведь Союз у вас дороги строит, заводы, дома. Согласись: без нашей помощи ничего бы этого не было.
Скрипнули тормоза.
– Приехали, вылезай.
Марат поглядел – машина стояла у двухэтажки на сумбэрской улице.
– А что здесь? Мне же в гарнизон надо. – И понял: монгол обиделся – высаживает. Теперь придется пешком топать десяток километров.
