– От так от, лейтенант! Говорил я: всякую фигню училища готовят, присылают в войска незнамо что! Бойцов угробил? Вот и отвечай! Это тебе повезло, что записи имеются в журнале инструктажей, а то вообще вылетел бы из партии, как пробка. Понял, лишенец?
Покрасневший Тагиров вскочил, зло заговорил, почти срываясь на крик:
– Кто вам право дал оскорблять? Я такой же офицер и коммунист. Получил взыскание – буду исправляться. А хамить можете своей жене, если терпит, понятно? Идите вы… подальше!
Полковник остолбенел, отступил на шаг:
– Че? Че ты сказал, сопляк?
– Че слышал! Еще и глухой, ерш твою медь!
Марат побежал, растолкал ошарашенных офицеров, выскочил вон.
Повисла тишина. Сундуков не сразу смог что-то сказать:
– Вы… Вы слышали это, товарищи коммунисты?
Коммунисты повели себя неадекватно: кто-то хихикнул, кто-то радостно пялился на Дундука. Прикрытый толпой, самый смелый спокойно произнес:
– Ничего мы не слышали, Николай Александрович. Правда, товарищи?
Все закивали, соглашаясь, и повалили на выход.
* * *
Тагиров курил на улице, успокаиваясь. Когда вышел на крыльцо Дундук, демонстративно отвернулся. Полковник постоял, потоптался, ушел в штаб.
Подошел Морозов, похлопал по спине:
– Ничего, комсомол, всякое бывает. Я за первый лейтенантский год четырнадцать служебных взысканий получил и два комсомольских.
– Спасибо за поддержку, товарищ майор.
– Ты сам питерский, так? Завтра поедешь в командировку в Ленинград, заберешь блоки для лазерных дальномеров. Заодно развеешься от всего. Только не увлекайся! – майор погрозил пальцем. – Три дня на разграбление города – и назад.
Марат растерялся от радости. Морозов уже уходил, когда крикнул в спину:
– Спасибо! Спасибо за все, товарищ майор!
Роман Сергеевич, не оборачиваясь, поднял вверх сжатый кулак.
* * *
Помощник начальника штаба батальона Воробей выдал документы на командировку и загранпаспорт, в финчасти вручили синюю бумажку, позволяющую получить в Союзе накопившуюся за три месяца зарплату – почти восемьсот рублей, сумасшедшие деньги.
Марат уже запрыгивал в дежурную машину, чтобы ехать на станцию, когда прибежал запыхавшийся Викулов. Вручил обмотанную шпагатом нетяжелую коробку и листок бумаги:
– Вот, в Иркутске будешь – позвони, я телефон написал. Подъедут, заберут посылку.
– А что там?
– Ну… – Викулов неопределенно пожал плечами. – Потом объясню. Ерунда всякая.
Водитель поторопил:
– Поехали, товарищ лейтенант, – на поезд опоздаем.
Тагиров пожал руку на прощание, захлопнул дверцу.
* * *
Даже воздух на Родине был другим – вкусным, снежным. Славянские милые лица, надписи на понятном языке, матерная скороговорка грузчиков – все было родным, веселило сердце и дарило предвкушение праздника.
В отличном настроении Марат добрался до пожилой сердитой тетеньки-таможенницы. Водрузил чемодан, набитый гостинцами, и викуловскую посылку на металлический стол. Подумал: надо же, всего три месяца не был в Союзе, а как соскучился!
– А колбасу нельзя. Есть на колбасу документы? – противным скрипучим голосом заявила тетенька. Она распахнула чемодан и рылась в его внутренностях.
Марат растерялся. Все в СССР сейчас меняется, конечно. Перестройка там, ускорение. Но чтобы паспорта на пищу вводить – это явный перебор!
Тетя затрясла перед лицом лейтенанта сухой и твердой, как линия партии, палкой копченой колбасы, купленной по случаю в гарнизонном продмаге:
– Ну так что, нет на сервелат санитарного документа? Тогда будем сжигать. А консервы можете провозить.
Тагиров наконец сообразил: в стране дефицит всего, пустые магазинные полки, даже сигареты кое-где по талонам. Колбаса и тушенка – практически валюта в этом заштатном Иркутске. Подавил ухмылку, заявил:
– Сжигайте. В моем присутствии. А то знаете, как бывает: врут, что сожгли, а сами тащат колбасу домой и детей ею, непроверенной, травят.
Таможенница что-то злобно прошипела, бросила жесткую палку в покоцанный чемодан, грохнула крышкой. Ткнула пальцем в картонную коробку:
– А тут что?
Блин, действительно, а что там? Вдруг Серёга контрабанду подсунул? Ведь и не оправдаешься, что чужое, – посылки перевозить запрещено. Марат, стараясь не показывать волнения, пожал плечами:
– Так, по службе.
– Откройте.
– Вам надо – вы и открывайте.
Тетка достала откуда-то снизу огромные ножницы, вспорола шпагат. Рванула картон, заглянула внутрь. Подняла удивленные глаза, проскрипела:
– Как это понимать?!
* * *
– Чего-то мы с тобой не докопали, прокуратура. Не думаю, что можно дело с батальоном РАВ считать оконченным, – озабоченно сказал контрразведчик Мулин Пименову.
– Почему так считаешь?
– Ну, смотри. Во-первых, похищенные боеприпасы и автоматы где?
– Может, прапорщик их просто припрятал где-то. Плохо искали.
– Во-вторых, – с нажимом повторил особист, – откуда у него при задержании загранпаспорт оказался? Они хранятся в штабе, в несгораемом шкафу. Кто-то помог? Есть сообщники в управлении батальона?
– Ну, – пожал плечами майор, – тот сейф можно ногтем открыть.
– Если бы ты нормально самоубийство сержанта Ханина расследовал, еще тогда можно было последствия предотвратить. Легко купился. Элементарную графологическую экспертизу не провел, посмертную записку не проверил.
– Слушай, не умничай, а? – майор Пименов завелся, вскочил из-за стола. – Это только так громко называется – «прокуратура гарнизона». Смех! Прекрасно знаешь, что вся прокуратура – это я один. Ни следователей, ни помощников, одни внештатные дознаватели по войсковым частям, а с них какой спрос? У меня все оборудование – карандаш да мозги. А ближайший эксперт-графолог – в Союзе. Ты еще предложи отпечатки пальцев снять!
– Ладно, ладно, не заводись.
– А ты не заводи, умник! Я третий год прошу оборудование для фотолаборатории прислать, реакции – ноль! Вместо квалифицированного патологоанатома – сильно пьющий хирург из госпиталя. Тьфу!
– Ну, раньше и расследовать особо нечего было. Дедовщина да пара самоубийц в год. Это с сентября какая-то хрень началась.
– Ты, Мулин, лучше скажи: с монголами-то что? Будут помогать как-то?
Капитан отрицательно помотал головой:
– Теперь вряд ли. Наш командующий армии в Улан-Баторе, в монгольском МВД скандал закатил, что они Вязьмина угробили, не дали расследование провести. Обиделись они.
