– Вперед!
Ракета с шипением ушла в зенит. Лопнула ослепительным шаром, повисла на парашюте над Черепом, заливая холм синим светом.
Задыхаясь, Марат карабкался вверх вместе с бойцами. Отгонял жуткую мысль: вот сейчас стрелки развернутся к ним, ударят в упор. Сверху расстреливать – одно удовольствие…
И, будто подслушав, с вершины загрохотали наперегонки автоматы стрелков. Пули рикошетили, вышибая искры из камней, рассекая длинные дрожащие тени от осветительной ракеты. Марат рванул клапан кобуры, непослушными пальцами выдрал пистолет. Большим пальцем опустил предохранитель, потянул затворную раму. Вытянул руку с «Макаровым» в сторону вершины Черепа. Не целясь, дал два выстрела – стало легче. И сразу как прорвало: справа и слева загрохотали «калаши» караульных, отвечая огнем на огонь.
Марату ужасно не хотелось вылезать из-за такого надежного, прочного, не боящегося пуль валуна. Скрипнув зубами, обматерил себя. Выдрал тело вверх, прохрипел еле слышно: «Вперед…». Проглотил слюну и повторил, заорав:
– Вперед!
И рванулся, больно ударившись коленом о камень.
Придержал обогнавшего его сержанта:
– Погоди, я первый.
Вдохнул поглубже, рванулся, преодолевая последний метр.
Ракета погасла в этот миг, но Марат успел разглядеть пустой каменистый пятачок. Ни души!
Рядом поднимались на вершину пыхтящие возбужденные бойцы. Разочарованно опускали автоматы.
– Никого нет, товарищ лейтенант!
– Сам вижу. Так, прошлись цепью, внимательно под ноги смотрите.
Кто-то прокричал:
– Смотрите, машина какая-то!
Марат подбежал, глянул: от Черепа уходила степью машина. Лунного света хватило разглядеть, что легковая – «уазик» или «газик». Мелькнула огоньками габаритов и исчезла, спустившись в распадок.
Тагиров зло сплюнул. Возбуждение уходило, но сердце продолжало молотить, грохоча в висках. Скомандовал:
– Отбой, все вниз, к «железке».
Первым начал спускаться по склону, спотыкаясь и скользя.
Замерший от ужаса поезд оживал: осторожно открывали купе, тихо переговаривались люди. Марат бежал по хрустящему гравию к тепловозу, сзади грохотали сапогами бойцы. На бегу заметил: стекла целые – по вагонам не стреляли. Может, не успели?
В первом вагоне пронзительно заскрипела, открываясь, дверь. Высунулось голова в фуражке. Тагиров отметил про себя: вот у китайцев дисциплина! Хоть война, хоть конец света – а форму одежды блюдут свято.
Марат прикрикнул:
– А ну, назад!
Проводник испуганно отшатнулся, захлопнул дверь.
Тагиров остановился, приказал бойцам:
– Так, рассредоточились вдоль поезда. Никого из вагонов не выпускать.
Прошел мимо тепловоза. Дизель ворчал на холостых оборотах.
Прямо на насыпи сидел человек, что-то мычал. Лицо перемазано черным. Марат нагнулся, потряс за плечо:
– Эй, кампан, живой?
Тот кивнул головой, прохрипел:
– Я пол падал, меня не попал. Машинист там, – махнул рукой на кабину, – мертвый совсем. Тормоз дергал, потом умирал. Я его помощник.
Тагиров поднялся на пару ступеней, заглянул в кабину: света нет, осколки стекол усыпали пол. Бесформенной грудой лежащее тело вдруг застонало, повернулось на бок. Марат радостно заметил:
– Врешь, кампан! Живой твой машинист.
* * *
Постанывающего монгола осторожно вытащили из кабины – там было тесно, не развернуться. Положили на подстеленную шинель, осмотрели. Викулов поправил очки, проворчал:
– В руку. И в грудь, вроде навылет.
– Перевяжешь? – спросил Марат.
– Попробую. Если найдем, чем.
– Давай, Серёга, постарайся. Нам минут десять продержаться, потом помощь подъедет. Лёха, помоги ему.
Появившийся невесть откуда Воробей кивнул. Викулов пробормотал вслед:
– Спасибо, Марат, что командование на себя взял. Я растерялся чего-то…
Тагиров хмыкнул, не стал отвечать. Пошел вдоль состава – двери в некоторых вагонах открылись, оттуда торчали головы любопытных, но спрыгивать побаивались. Бойцы важно покрикивали, наводя автоматы:
– Ну куда ты, черт нерусский? Дверь закрой.
У третьего вагона какой-то шум, крик. Пассажир возмущался:
– What's happened? Fm correspondent of the Sidney Times! You're obliged to answer my questions!
Сержант пожаловался:
– Товарищ лейтенант, эта харя зарубежная все чего-то лопочет, меня не слушается. Можно, я ему по башке врежу?
– Погоди, он журналист вроде. Нам международные скандалы ни к чему. – Тагиров напряг память. Запинаясь, сказал иностранцу:
– Ретерн он ер плейс! Э-э-э. Данжерос!
Тот растерянно спросил:
– What exactly is dangerous? I don’t understand.
Тагиров, злясь на себя за плохое знание языка потенциального противника, начал мучительно вспоминать хоть что-нибудь, соответствующее моменту. Однако из глубин подсознания всплыл только текст сказки про Красную Шапочку из программы шестого класса. Марат обмер и понес:
– Террибл вулфс аттакд зе трейн! Ви рискьюд ю! Ретерн он ер плейс, плиз!
Ошарашенный корреспондент, бормоча извинения, быстренько исчез.
Воодушевленный Тагиров шел вдоль состава и орал:
– Хьюг монголиан вулфс аттакд зе трейн! Данжер ремейнс! Тейк ер ситс, плиз!
И на всякий случай добавил по-немецки:
– Дер гроссе вольф, блин! Всем – брысь под лавку!
* * *
Явление ответственных работников Международного и Военного отделов ЦК КПСС в Читу стало неожиданным и очень неприятным событием для приглашенных на совещание начальников Забайкальского военного округа и местных спецслужб. Армейские генералы утирали обильный пот с багровых лбов, топчась в просторном холле зала конференций обкома партии. Контрразведчики и разведчики стояли подчеркнуто раздельно, своими кружками; старались держаться нарочито бодро, но в их глазах нет-нет да проглядывала тоска. Кто же его знает, зачем московские товарищи пожаловали? И что ждет приглашенных: обычный разнос с инфарктами или, упаси господи, полноценный разгром с лишением партбилетов, шельмованием в газете «Правда», последующим забвением и тюрьмой?
Ведь давно что-то такое в воздухе копилось! Ну не могли поверить проверенные бойцы партии, что вся эта свистопляска с перестройкой и гласностью – всерьез! Многие из них, конечно, с высоких трибун громогласно хвалили новую линию; но внутри хитро сами себе подмигивали: нас не проведешь, мы воробьи стреляные! Бросится кто-нибудь, очертя голову, буквально выполнять революционные решения – и его тут же возьмут на карандаш. Мол, слаб товарищ, болен либерально-демократическими мечтаниями. И как только наступит заранее назначенная минута – вытащат таких вот нестойких за ушко – да и на солнышко!
