Я намного старше тебя. И не могу лишать тебя будущего из эгоистических побуждений и собственнических чувств. Ты – совсем молодой мальчик, у тебя должна быть семья, милая юная жена, и детишки. Обязательно – детишки! Поэтому-я отпускаю тебя. Освобождаю от всех обещаний, которых ты не давал, и наших общих мечтаний, которые были глупыми фантазиями.
Себе я оставлю только Зеленый Парус. Это ведь такая малость, не правда ли? И еще кое-что, о чем тебе знать не надо.
Я не плачу. Обещаю тебе не плакать.
Просто, когда очередным вечером после службы тебя встретит юная, просто бесстыже юная жена, и ты поцелуешь своих толстых детей, и сядешь за тарелку домашнего борща, и увидишь там плавающие квадратики зеленого лука – вспомни, пожалуйста, одну старую несчастную тетку. У которой была любовь, слишком большая и невозможная, чтобы осуществиться.
Только пообещай, что вспомнишь на короткий, как вспышка, миг. И сразу забудешь. Чтобы не обижать нашу безобразно юную жену.
Я не плачу. Честное слово.
НЕ твоя О.А.
P.S. Если эта сучка Райка даже на метр к тебе попытается подойти – убью обоих.
Марат встал к окну, затянулся сигаретой. В стекла бился вечный монгольский ветер – как замерзший пес, просящийся в теплый дом.
Интересно: если пустить его погреться, у него хватит силенок в благодарность отнести ответное письмо на Кубу?
Глава последняя
Лето 1989
Очередной выводок крысят разбежался, унесся во взрослую самостоятельную жизнь. Подвал опустел, не слышно стало детского писка и возни, из гнезда потихоньку выветривался запах молока. Крыса Бурька обнюхала заботливо сложенные в детском углу тряпочки и кусочки бумаги, смешно шевеля острым носом и посверкивая бусинками глаз. Чихнула. Отбежала к маленькому и пыльному окошку в ладонь.
Здесь лежало единственное ее богатство, принесенное из мусорного контейнера. Бурька и сама не понимала, зачем притащила домой эту металлическую колючую штуку – ведь не сорока она, в самом деле, и не ворона, чтобы собирать в гнезде всякую блестящую дрянь. А вот, поди ж ты – упала вещичка на сердце, зацепила.
Раз в день солнечный свет падал как раз на странную штуковину – и в потолок упирался преломленный волшебный луч изумрудного цвета, мрачное затхлое помещение вдруг становилось похожим на зал сказочного замка. Эта картина почему-то волновала Бурьку, будила в ней какие-то странные, совсем не крысиные мысли и видения.
И хотя грызунам днем полагается спать, Бурька каждый раз терпела, ждала этого мгновения, когда светило ударит в изумрудную сережку.
Вот и сейчас крыса полюбовалась игрой зеленого луча. Умиротворенная, устроилась в гнезде, затихла. Засыпая, подумала, что черный пасюк из соседнего подвала – очень даже симпатичный. Шерсть у него ухоженная, блестящая, холеная, а тело – большое и сильное.
А то, что он имеет дурную привычку жрать собственных детей, – так можно перевоспитать.
Самка всегда добивается своего, если очень хочет.
* * *
Гоецэцэг очень любила эти прогулки по степи вместе с папой. Они долго ждали, когда пройдет пылящая автомобильная колонна, – русские вывозили технику, отправляли эшелоны в Союз. Вывод войск был в самом разгаре. В кабине одной из машин блеснули очки командира второй роты капитана Викулова. Рядом с Серёгой в кабине сидела жена Татьяна.
Хамба, кряхтя, уселся на землю, вытянул уставшие ноги. Дочка сразу забралась на него, обняла за шею. От нее пахло молоком и солнцем. Протянула пальчик в сторону холма, сказала:
– Там!
Хамба пригляделся. Кивнул:
– Ага, это Чёрная Вдова. На холме, наверху, лежит камень с мудрым изречением Бхогта-ламы, и она к нему ходит. Молится за всех грешников, кто жил зря. И им там, в аду, становится немного легче.
Хамба прикрыл от злого солнца слезящиеся глаза приставленной ко лбу ладонью. Разглядел белые озерки овечьих стад. Арата, култыхающего куда-то на низкорослой лохматой лошадке.
Горизонт делил перспективу пополам на голубую полосу ослепительного неба и желтую – выжженной степи.
– Это Монголия, дочка, – сказал Хамба.
– Ня-ня-ка, – попробовала повторить Гоецэцэг по слогам.
– Да. Монголия. Свободная страна свободных людей. Твоя страна.
* * *
Хозяин дома, что в Улан-Баторе, был очень доволен. Поэтому и ритуал встречи чойренского гостя на этот раз прошел без обычного занудства. Заговорили о делах уже во время чаепития.
– Ты молодец, Доржи. Все получилось, как мы и задумывали. Русские уходят, китайцы не придут. И Монголия станет свободной страной свободных людей.
Капитан, стараясь скрыть счастливую улыбку, молча поклонился.
Старец спросил у капитана:
– Ты привел русского?
– Да, учитель. Правда, я так и не понял, почему он – «Посланник Океана». Вроде не моряк, не дипломат, обыкновенный лейтенант…
– Доржи, какой титул был у великого Темучина из рода Борджигин?
– Чингис… То есть Океан-хан, – осторожно ответил Доржи.
– Вот именно! И его посланник – это Посланник Океана. Понятно теперь? Зови его сюда.
В комнату вошел худой офицер. Снял фуражку, пригладил черные вихры, поздоровался. Сел на циновку, неловко складывая длинные ноги.
Старик внимательно посмотрел на молодого русского, ловя отсвет ауры. Кивнул, с чем-то соглашаясь. Спросил:
– Три звезды на твоих плечах и звезда на правой стороне груди как-то связаны?
Марат скосил глаза на красивый шестиконечный знак, где всадник несся через степь на фоне голубого неба. Покраснев от удовольствия, ответил:
– Да, это орден «Полярной Звезды». Вот, вручили вчера…
Доржи объяснил:
– Учитель, Марата наградило монгольское правительство за спасение жизни нашего космонавта и пассажиров пекинского поезда. А советское командование присвоило ему звание старшего лейтенанта.
Старец одобрительно кивнул:
– Ты помог нашему народу обрести свободу. Ты спас от смерти нашего героя – звездного путешественника Жугдэрдэмидийна Гуррагча. Поэтому можешь просить о помощи для своего народа и для себя лично. Не спеши, подумай.
Марат вздохнул. Начал говорить:
– Мудрый Старец, меня всегда учили, что мою страну со всех сторон окружают злобные враги, и только напряжением всех сил мы сможем защититься. А сейчас страна слабеет, союзники разбегаются. Я прошу помочь спасти мой народ от неминуемого нападения.
Учитель задумался. Тикали на стене древние «ходики» с гирями, в соседней комнате были слышны детские голоса. Доржи и Марат вежливо молчали. Наконец Старец заговорил:
