Первое, что бросалось в глаза, — это открытая прямо в прихожей крышка подвального люка. Она была столь гостеприимно распахнута, что я, не задумываясь, спустился по шатким ступенькам. Маленькое полутёмное помещение со странными запахами, с узкими стеллажами с колбами и столом, заваленным книгами, ретортами, спиртовками и банками с разноцветными порошками, более всего напоминало химическую лабораторию. Но ведь вроде карлики циркачи, а не учёные?
— Я слышал шум наверху, — прошептал Чунгачмунк, спустившись ко мне.
Мы быстро поднялись наверх. Никакого подозрительного шума, кроме обычного тиканья часов. Мой напарник повёл носом и, кивнув мне, побежал на второй этаж. Я поспешил за ним, мы вместе толкнули какую-то боковую дверь, она подалась не сразу, но когда открылась…
— Они все мертвы, — в ужасе выдохнул Чунгачмунк. Наверное, впервые хвалёная индейская беспристрастность ему изменила. В неосвещённой комнате, прямо на полу, вповалку лежали маленькие тела, словно брошенные марионетки. Кто-то пришёл до нас и убрал всех свидетелей…
— Мой сотовый в машине, — хрипло пробормотал я. — Надо срочно доложить шефу!
На ватных ногах спустившись в прихожую, я взялся за дверную ручку. Она не поворачивалась. Я нажал посильнее, навалившись плечом. Дверь была явно закрыта снаружи. Что за бред, зачем запирать в доме с мертвецами ещё и двух полицейских? И это настырное тиканье, как только такие часы не доводят хозяев дома до нервного…
— Чмунк! — взвыл я, поняв, что сейчас произойдёт, и, бросившись на кухню, локтем высадил стекло в окне. — За мной! Уходим!
Индеец помог мне выломать ставни, мы поочерёдно вылезли в оконный проём и побежали по натоптанной дорожке к нашей машине. Но не успели, да и никто бы не успел — за нашими спинами грянул страшный взрыв!
Когда я очнулся, шея сильно болела, штанина на коленке была разорвана о поломанный штакетник, видимо, нас швырнуло прямо на забор. Сжав зубы, я с трудом вытащил из ноги длинную занозу и только после этого понял, что лежащий рядом Чунгачмунк так и не пошевелился. Мне удалось на четвереньках подползти к нему и перевернуть на спину. С высокого лба индейца струйкой лилась кровь, по счастью, рана была неглубокая и скользящая, я снял китель, оторвал рукав от белой форменной рубашки и, как мог, перевязал голову напарника.
Чунгачмунк медленно открыл глаза:
— Мы в охотничьих угодьях Маниту?
— Нет, пока ещё на грешной земле. — Я кое-как встал, помог индейцу подняться и сесть в почерневшую от гари машину. Потом пристегнул его ремнём и сам сел за руль. Здесь больше было нечего ловить, от дома осталось только догорающее пепелище…
— Сколько карликов ты видел? — спросил я, заводя мотор.
— Шесть или семь. Не знаю, они лежали мёртвые в одной куче, как убитая дичь перед вигвамом охотника.
— Значит, кому-то очень выгодно, чтобы они все молчали. Скорей в отделение!
Краем глаза я невольно отметил, что жёлтого мотороллера у ограды уже не было. Значит, виновник успел уйти. Догонять его бессмысленно, дорога — сплошные повороты, загибы и рытвины, к тому же он выигрывал во времени. Погибшим мы уже тоже никак не поможем, там даже хоронить некого. Оставшиеся бесхозными куры, мельтеша у развалин амбара с высыпавшимся зерном, быстро заедали недавний страх. Хоть у кого-то сегодня праздник…
— А что было в том подвале? — запоздало спросил меня Чунгачмунк.
— Ключ к преступлению… но он сгорел вместе с домом и всеми свидетелями.
— Куда мы сейчас, вождь?
— К Белоснежке. Мне кажется, ей грозит опасность.
Всю дорогу я мчал на полной скорости, подпрыгивая на колдобинах и в любую минуту рискуя остаться без дна или колёс. В городе всё пошло получше, но на выезде к Подолу Мачехи мы вновь застряли, и когда наконец добрались до дома мадам де Грие, то прошло, наверное, не менее полутора часов.
Ухоженный особняк выглядел совершенно сонным и умиротворённым…
— Мадемуазель Лили, это сержант Брадзинский! С вами всё в порядке?! — в полный голос проорал я, едва затормозив у калитки.
Никто не отозвался. Я бросился к крыльцу, мягко повернул дверную ручку, незаперто. Мы вошли в дом старой вдовы. Везде царила идеальная чистота, на полочках стояли глупые фарфоровые статуэточки кошечек, собачек и целующихся голубков, где только можно лежали кружевные салфеточки, висели пожелтевшие фотографии в резных рамках, а жуткий розовый цвет стен просто резал глаз. Неудивительно, что девушка чувствовала себя здесь неуютно, как в доме престарелых. Чунгачмунк, страшно бледный от потери крови, уверенно повёл носом и сказал:
— Запах духов молодой скво! Там. — Он ткнул пальцем наверх, и мы бросились по лестнице на второй этаж.
Несчастная лежала в своей постели, одетая всё в те же джинсы и футболку, но неестественно вытянувшись, как одеревеневший кокон бабочки. Её глаза были закрыты, дыхание не поднимало грудь, а свисающая с кровати рука всё ещё удерживала кончиками пальцев тонкую фарфоровую чашку. Я опустился на больное колено и коснулся пальцами запястья девушки, пульс не прощупывался…
— Цветок Лилии сама ушла из жизни? — тронул меня за плечо Чмунк.
— Да, очень на то похоже, — устало кивнул я, беря с прикроватного столика торопливо исписанный лист бумаги. Это было классическое прощальное письмо, ставившее все точки над «i». Текст письма был несколько сух и грубоват, но вместе с тем прост и ясен, как чистосердечное признание.
«Я одна виновата во всём и потому умираю! Ещё до моего совершеннолетия моими друзьями стали семь братьев из маленького народа. Шестеро были дураками и неудачниками, но один, чьё имя останется покрытым тайной, стал моим любовником. Мне так нравилось ласкать его прекрасное тело, покрывая поцелуями и занимаясь страстным сексом во всех местах и позах. Я сумела уговорить его помочь мне избавиться от надоедливой мачехи. Она была старая сука и не давала мне карманных денег на подарки для любимого. Вместе с ним мы инсценировали „несчастный случай“. Я так же убедила его избавиться от глупых братьев, дабы бежать со мной за границу, заниматься наукой и жить там счастливо. Но, убив их, он вдруг понял, что не сможет нести такой груз на совести. Его благородное сердце не выдержало, и он взорвал свой дом вместе с собой. О мой дивный, несравненный, великий герой! Я не могу и не хочу жить без тебя. Всё, что мне принадлежало: дом, участок, акции и прочее движимое-недвижимое имущество, — завещаю передать в фонд „Моцареллио“ в италийской части Барбарии. Не вините никого, я всех прощаю! Будь проклят этот мир…»
Мне оставалось лишь набрать по телефону номер участка и доложить обо всём случившемся шефу. Он выслушал не перебивая, потом велел дождаться приезда «скорой помощи», сдать им тело, вновь опечатать дом и возвращаться в участок.
Солнце клонилось к закату, день прошёл быстро…
Когда подъехали медики, молодой санитар, ещё ни разу не спиливавший рогов, быстро осмотрел несчастную, дав команду двум помощникам погрузить труп на носилки. Чунгачмунку посветили специальным фонариком в глаз, потребовали вытянуть руки и коснуться пальцем кончика носа, сделали укол и, невзирая на вялый протест, тоже забрали с собой. У него явно было сотрясение мозга, да и рану на лбу следовало дезинфицировать и наложить на неё швы.
