Номер три: молодой парень, мужчина. Очень обаятельная улыбка и пишет про себя и про свою работу так интересно, что к такому хочется не то что пойти – побежать. Вот только если она опять влюбится? Она ведь при нем мычать начнет, как дура. А то еще хуже: вдруг она влюбится, а он ее потом кинет, как Димка? Нет уж! Она со злорадством закрывает окошко с его страничкой. Не сейчас! Не готова она пока о своих проблемах рассказывать всяким красавцам.
Короче, никто не подходит. Она же всегда знала, что она – особенная, а это значит, что не каждый может ей помочь. Ей стало легче. Никто не может ей помочь. Вот в чем дело! Просто не родился еще тот психотерапевт, который бы смог ей помочь. Значит, надо просто жить дальше.
Эта спасительная мысль, а также весна, окончательно победившая в московском регионе, вернули ее к жизни. Она вышла на работу, перестав даже смотреть в ту сторону офиса, где сидели «гламурные дуры», перетиравшие ей кости тогда в закусочной.
Переписка с Верой увяла. Анне не хотелось писать: наверное, было стыдно за то, что не последовала ее совету. А может, просто рассказать было особо нечего, ведь ничего нового не происходило в ее жизни, все как всегда: дом – работа – дом. Феоктист так достал, что даже отпала охота шутить на его тему, девицы стали для нее даже не врагами, она гордо решила исключить их из вида homo sapiens, а потому не удостаивала своим вниманием. Окончательно победившая весна не казалась ей всеобъемлющей и достойной обсуждения темой. Так что писать было не о чем: нудеть уже нет никакого желания, а похвастаться пока нечем.
Ей каким-то образом удалось подойти к вопросу кардинально: выключить себя из жизни, не обращая внимания на активно бурлящий город, радостно проснувшийся после зимней спячки. Москва расправлялась с весной, зажигая тополя, зеленый цвет которых был готов вновь обернуться белым лишь для того, чтобы засыпать накаляющиеся улицы навязчивым пухом – кошмаром аллергика. Оставаясь безучастной ко всем метаморфозам города, Анна сильно удивилась, получив от Веры письмо в самом начале лета.
«Привет, Аня. Извини, что долго не писала. Такая суета, столько событий. Сложных для меня, к сожалению. Поручили один очень непростой проект по работе с персоналом. Не буду тебе описывать подробности, скажу только, что он довольно масштабный. Мне пришлось выбить право на то, чтобы сформировать проектную группу. У нас много филиалов по стране, и было так непросто придумать и создать большую, но хорошо работающую систему. Чудесная группа, отличные ребята, столько удовольствия от того, что решаешь такую трудную задачу, несмотря на бессонные ночи и утомительные командировки. Решаешь вместе, споря до хрипоты, ловя в воздухе идеи, разделяя работу так, чтобы никто не упал без сил и все получилось. И вот три недели назад мы ее доделали. Наше начальство было счастливо. Альберт Владимирович, наш главный, был воодушевлен и откровенно доволен. Мы и сами раздувались от гордости. Да ты, наверное, знаешь, каково это – когда берешься за почти невозможное, и все получается, несмотря на сомнения, тревоги и отчаяние.
Но что-то вдруг внезапно изменилось в “верхах”, и нашему любимому главному пришлось уволиться в два дня, ничего никому так и не объяснив. Мы были в замешательстве, но у нас еще теплилась надежда, что вновь пришедшее начальство одобрит наш проект и запустит его в жизнь. Как же мы были наивны! В Крысиванне (Кристине Ивановне) наши идеи почему-то породили настоящий шквал эмоций.
В тот злополучный понедельник она вызвала меня “на ковер”. Я, как “умная Маша”, стала объяснять ей важность этого проекта, его нужность, продуманность и потенциальную эффективность. Она во время всей моей пламенной речи смотрела на меня так холодно, изучающе и жестко, что даже у меня пробежал холодок по спине, а меня, ты знаешь, вообще-то нелегко “пробить”. Стало возникать ощущение, что она совершенно беспричинно ненавидит меня всю. Это было так неожиданно и непривычно! Никто никогда не смотрел на меня так! Я никак не могла понять, чем вызвано такое отношение ко мне. Она же меня совсем не знала! За что ей было так сильно меня ненавидеть? Мы всей командой создали и готовы были отладить отличную систему, аналогов которой в российском бизнесе, возможно, и нет. Это ведь и ей, как руководителю, был бы большой бонус.
Моя психотерапевтша предположила, что это могла быть зависть. Ведь у меня есть то, что ей недоступно: я не соблюдаю “дресс-код”, меня любят и уважают коллеги, я, в конце концов, моложе и свободнее. К тому же я не боялась ее, как другие, несмотря на ее уничтожающую манеру вести беседу. Если это правда зависть, тогда я не знаю…
Знаешь, первый раз сталкиваюсь с этим, и оказывается, вообще не представляю, как с этим быть, с чужой завистью. Мне иногда даже кажется, что моя терапевтша ошибается. Я никогда не завидую, мне сложно представить, что кто-то может делать это так… уничтожающе. Вскоре все разъяснилось.
После того нашего с ней разговора она стала вызывать к себе по одному ребят из нашей проектной группы и предлагать им места в других отделах и филиалах банка. На кого-то давила, с кем-то была нарочито любезна, кому-то льстила. В результате все они согласились. Все. Я осталась без команды. По понятным соображениям, мне она ничего не предложила. Ничего не оставалось, как уволиться. Это тоже было не самым страшным. Ребята поступили так, как им было важно. Я стала неугодна начальству и вынуждена была уйти. Все это грустно, неприятно, но переживаемо. А вот то, что она сделала потом с нашим проектом, как исковеркали идеи все те, кого она привела с собой, как извратили, подчинили каким-то своим диктаторским целям…
Представь себе, что ты создаешь проект в организации, где работа с персоналом основана на гуманистических принципах, а потом ситуация меняется, и твои идеи превращают в нечто противоположное – они становятся инструментом в руках новоявленной диктатуры, которая преследует исключительно ма-нипулятивные цели. И страшно даже не то, что теперь мое имя с этим как-то связано, но и то, что кто-то искалечил твой проект, как будто отобрал и покалечил твоего ребенка.
Очень скоро и ты ощутишь на себе все последствия случившегося. Ваше руководство может, конечно, все это пустить на самотек. Но если начальство сменится и у вас, если придут ее люди, то… держитесь.
Я пока без работы, перевариваю случившееся. К тому же – лето…
Надеюсь, что у тебя, по крайней мере, все в порядке. В июле едем на Селигер, поедешь с нами? Сегодня мне в это трудно поверить, но жизнь все-таки продолжается ©. Обнимаю. Вера».
Анну в очередной раз оглушило Верино письмо. Ей было снова стыдно за то, что в своих тайных мыслях она вот уже несколько месяцев жевала упоительно-страдательную жвачку: «Она мне не пишет, значит, я ей не нужна, ну и обойдемся без нее». Собственный эгоизм мешал ей представить, что у Веры могут быть тяжелые времена и что, может быть, ей самой сейчас нужны помощь и поддержка.
Ей было по-настоящему трудно представить, что пришлось пережить стойкой Верочке. Анна вдруг отчетливо поняла, что ей было бы не справиться и с десятой долей проблем, выпавших на долю подруги. Она не смогла бы сделать проект, не пережила бы унижения от начальства, предательства команды и разрушения надежд. Чем она может помочь? Посоветовать, утешить, исправить? Ничем. Ей просто нечего ответить. Она сама никогда даже не оказалась бы в подобной ситуации. Что она может?.. С этими мыслями она и заснула, так и не решившись написать Вере ответ.
