Она стала понимать, что боится людей и совсем не знает себя, что у нее была инфантильная и психологически незрелая мама, из-за отсутствующего отца у нее смутный мужской образ и неясная модель взаимоотношений с противоположным полом. Вот только делать-то со всем этим что? Поскольку страдать, чтобы подтвердить свою уникальность, ей больше не хотелось, она готова была научиться не бояться нового, узнавать себя, уметь управлять своим временем, быть способной выстроить свою жизнь так, чтобы жить очень хотелось. Только как? Ей все время казалось, что София знает ответы на все вопросы, но не говорит. В какой-то момент она в очередной раз решила спросить:
– Я понимаю, что не доверяю людям и обесцениваю их своей язвительной критикой, тем самым отталкиваю их от себя. Но делать-то с этим что? Почему ты мне никогда не говоришь, что надо с этим сделать?
– Почему ты думаешь, что я знаю, что тебе делать?
– Я же хожу к тебе для этого, разве нет?
– Насколько я помню, ты ходишь ко мне, чтобы изменить свою жизнь.
– Да, но как я смогу изменить свою жизнь, не зная, что надо делать?
– Твоя жизнь изменится по-настоящему не тогда, когда ты будешь делать что-то другое, а когда ты сама станешь немного другой. А для этого не нужно ничего делать специально: просто живи, исследуя и оставляя себе то, что нравится, постепенно меняя то, что не нравится или перестало удовлетворять. Если тебе непременно хочется что-то поделать, можешь пойти на тренинг, там тебя обучат какому-нибудь новому навыку, и тогда ты сможешь делать что-то новое. Но если внутри ты останешься той же, то новый навык вряд ли кардинально изменит твою жизнь. А что именно тебе бы хотелось сделать? Ты так часто про это говоришь…
Анна смутилась, какое-то время не решаясь этого произнести, но… раз уж все по-честному:
– На самом деле, я хотела бы стать такой, как Вера.
Как же трудно признаваться в том, что хочешь быть как кто-то! Какой позор! В ее памяти все еще всплывали слова «гламурных красоток», от которых было невыносимо стыдно: «…жалкая… подражает…»
– Ты смущена?
– Да, стыдно признаваться в том, что хочу кому-то подражать.
– Для меня это разные вещи. Быть как кто-то – это обладать некими качествами, которые самому хотелось бы иметь, но которых ты пока не имеешь, или тебе трудно их себе присвоить. А подражать – значит копировать кого-то: стиль поведения или одежду. Это и вправду может выглядеть довольно жалко. Так какие качества ты хотела бы присвоить из тех, что тебе нравятся в твоей подруге?
– Легкость на подъем, улыбчивость, ощущение света, любовь к людям, которые платят ей взаимностью. Чувство стиля в одежде, в жизни. Большое количество друзей, непринужденность в общении, способность везде быть своей, да много еще чего… Не очень-то на меня похоже, по-моему.
– Правда, не очень. А что же похоже на тебя, какая ты?
– Я? Выгляжу кое-как, вся какая-то скукоженная и внутри и снаружи, людей избегаю, новых событий тоже. Работу поменять боюсь, хотя давно ненавижу. Я – недоделанная, и из меня никогда не получится главного бухгалтера, так, во всяком случае, считает наш Феоктист Петрович.
– Язвишь и ерничаешь? Показательно… – София улыбнулась. – Как ты относишься к себе – так и к другим людям. Ты их критикуешь и отталкиваешь не только потому, что боишься близости, но и потому, что по-другому не можешь к ним относиться, ведь к себе ты еще более безжалостна. Ты не сможешь быть легкой, непринужденной и светлой с другими, пока ты не поменяешь отношение к себе самой.
– Но как???
– Давай попробуем понять, когда это все у тебя началось…
* * *
Ганс радостно взялся за свою работу, руки соскучились по делу, которое хорошо знали и любили. Старый рыбак заметно приободрился и даже как будто помолодел. Теперь, выходя в море, они с Себастьяном приносили неплохой улов, который могли сдавать в лагуне на переработку и получать деньги, хоть и не очень большие.
Гансу не терпелось дождаться возвращения Хилого. Он боялся одного: Хилый был явно не очень наблюдателен, к тому же одурманен идеями Правления – он мог упустить детали, очень важные для Ганса и его плана. В это лето туман не был таким густым, и Ганс надеялся, что отряду все же удастся заметить хоть что-то необычное.
Разведчики вернулись через три недели. Ганс, извещенный об этом всезнающей Бертой, уже с обеда сидел в «Тугом пузе», боясь пропустить хоть каплю новостей, в надежде, что Хилый не сможет не зайти, чтобы пропустить кружечку пива. Клаус за это время уже три раза куда-то бегал и возвращался, Стефан лежал дома в жару, Петер повредил ногу на ловле рыбы и тоже отлеживался дома. Ганс с грустью осознал, что он почти не скучает о своих закадычных друзьях: о том, что его по-настоящему волновало, они даже думать не хотели, а то, чем живут они, давно стало неинтересно ему самому…
Хилый явился под вечер, взял самую маленькую кружку пива и сначала долго молчал.
– Ну скажи хоть что-нибудь, – взмолился Ганс, – как Гора? Что вы видели? Нашли ли то, что искали?
– Я не могу тебе этого сказать, дружище. Смотрители, еще прежде чем отправить нас к Горе, строго-настрого запретили с кем-нибудь говорить об этом. Да никто и не знал, кроме тебя, и то потому, как я понял, что это была твоя идея. – Хилый был необычно печален и задумчив, в глазах его стояла какая-то странная тоска, прежде ему совсем несвойственная.
Через какое-то время Ганс не выдержал:
– Допивай пиво, пойдем. Тебе надо сегодня возвращаться на строительство?
Тот угрюмо кивнул.
– Ты вернешься туда через час, а сейчас пойдем, прошу тебя.
Они молча спустились к морю и пошли вдоль скалистого берега.
– Я знаю место, где нас никто не найдет. Это мое место. Моя тайна.
Он показал Хилому вход в грот, и они, подтянувшись, с трудом разместились там вдвоем.
– Это место много раз спасало меня, давая уединение и покой. Я открыл его тебе. Теперь открой и ты мне хоть что-нибудь из твоей тайны.
– Зачем тебе это знать, Ганс? Ну чем тебе плохо живется? Поверь мне, тебе не станет легче, если я расскажу. А я нарушу слово, данное Правлению.
– Я знаю гораздо больше, много больше того, что ты мне можешь рассказать. Но то, что мне можешь поведать ты, – бесценно для меня, поверь.
– Ладно… Это так ужасно, Ганс! Начну по порядку. Мы пришли к Горе через четыре дня.
– Так долго шли?
– Там, за рощами, еще более глубокая низина и совершенно непроходимые болота. Правление показало нам карту, где есть брод и можно пройти, но надо было быть очень осторожными, некоторые кочки все равно уходили под воду, несмотря на то что они обозначены как крепкие. Мы потеряли там одного из нас…
Эта топь так прожорлива! Она сожрала его так быстро, что мы даже сообразить ничего не успели, да и он, похоже, тоже. Даже не кричал, видимо, не понял, что с ним происходит… Большая часть времени у нас ушла на эту бесконечную дорогу через это вонючее болото. Боже, Ганс, никогда не ходи на болота, трудно даже описать, насколько это жуткие места.
