София казалась ей вредной (денег берет много, пятьдесят минут – и за дверь, советы не дает, на прямые вопросы не отвечает: «А как тебе самой кажется, Анна?»), терапия – бессмысленной (ну что толку уже месяц печалиться про то, что она не хочет признавать ценность людей, потому что боится их потерять?), жизнь – скучной.
Две недели отпуска, проведенные в родном городе, радости не добавили. Она провела их, как когда-то, когда была подростком, лежа на старом темно-зеленом диване с чернильным пятном на самом видном месте, – за книжками и конфетами, проглатывая и то и другое, почти не жуя. Звонила подружка-одноклассница, звала в поход. Но Анна как только представила себе необходимость пять дней общаться с двадцатью незнакомыми людьми и не иметь возможности никуда от них спрятаться, так у нее пропадала всякая охота даже думать о походе.
Мама, приходящая вечером с работы, заставала одну и ту же картину: дочка, лежащая на диване вверх попой, книжка, читаемая по пятому разу, и вокруг фантики от конфет, точно воробьи в парке.
– Опять лежишь? Никуда так и не ходила? Ну хоть с кем-нибудь бы повстречалась.
Анна на третий день перестала реагировать на эти мамины реплики, делала вид, что ей все равно, хотя в душе зрело отчаяние: «Опять этот укоряющий тон! Я “никуда не ходила”, а сама-то? Сама-то куда ходишь? У самой только и есть, что те же книжки. И зачем тебе так нужно, чтобы я с кем-то встречалась?». Она точно знала, что никогда не решится прямо сказать матери: «Прекрати меня пилить! Лучше посмотри на себя. Ведь ты еще совсем молодая, а живешь такой пустой жизнью».
Но какие бы внутренние диалоги ни вела Анна, материнские реплики вершили свое черное дело, незаметно, но веско присоединяясь к ее привычному самоедству. Хотелось чего-то простого и чудесного. Простого средства избавления от тоски. Чтобы раз – и все стало как-то по-другому. Ну живут же другие как-то? Не парятся. Замуж выходят, детей рожают, за границу ездят. А она? Даже работу поменять не может. Ну почему ей не удаются простые решения? Что с ней не так?
На одной из встреч в маленькой комнате с чернобелыми фотографиями на стенах, в очередной осенний тоскливый четверг, с погодой, прекрасно подходящей только для самоубийства, они вновь приходят к этой теме. София ее спрашивает:
– Если ты так хочешь поменять работу, то почему не разошлешь свое резюме?
Умная какая! Если бы Анна знала «почему», то давно бы разослала уже без подобных идиотских вопросов. Но резюме еще надо было написать, а писать его рука не поднималась, и Анна откладывала это простое дело неделя за неделей, чувствуя себя при этом все более и более паршиво. Как будто каждая отложенная возможность делала предстоящее событие еще более невозможным, а неделание – более постыдным.
В какой-то момент она снова решилась сказать об этом на психотерапии, ощущение того, что она в ответ на это услышит реплику маминым голосом («Ну что же ты, надо постараться. Ты же просто ленишься, не стараешься! Надо просто сесть и написать, что тут сложного?») было непреодолимым. Но София на это отреагировала по-другому и спросила ее вполне участливо:
– Ты до сих пор не написала резюме, вероятно, потому, что тебе что-то мешает?
– Мне? Мешает? Да нет, ничего не мешает. Просто лень проклятая. Я ужасно ленивая, мама мне всегда это говорила.
– Не верю…
—???
– Не верю, что из-за лени. Тебе же хочется поменять работу. Ты давно этого очень сильно хочешь, но не делаешь. Это значит: что-то стоит у тебя на пути, на пути к твоему желанию все поменять. И это «что-то» – какое-то твое чувство. Страх? Тревога? Неуверенность? Злость?
– Не знаю… наверное, все вышеперечисленное.
– Чего ты боишься?
– Я боюсь того, что меня никуда не возьмут, а даже если возьмут, то я не справлюсь, и тогда это место потеряю, нового не найду, а мне же за квартиру платить. И все тогда.
– Да уж, с таким катастрофичным мышлением действительно трудно браться за любые перемены… И что же самое страшное с тобой может случиться, если ты решишься на то, чтобы поменять работу?
– Самое страшное? Мне нечем будет платить за квартиру и негде будет работать.
– И что тогда?
– Тогда… – за пределами этой катастрофы Анне как-то не мыслилось, – тогда мне придется вернуться домой, к маме.
– Это точно самое страшное?
– Ну да…
– И как тебе эта мысль: ты рискнешь и начнешь искать новую работу, и самое страшное, что тебе предстоит при самом худшем развитии событий, – ты вернешься в свой родной город и, видимо, там продолжишь как-то дальше жить.
– Да, все так… Но что я напишу в этом проклятом резюме и кто меня возьмет?
– Ты плохой специалист?
– Я никакой специалист. То, что я делаю, может делать совершенно любой человек, этому можно обучить даже козла, если неделю на это потратить, а обезьяну – так вообще за пару дней.
– Тебе кажется, что то, что ты делаешь, совсем не ценно? За что тогда тебе платят деньги твои работодатели?
– Откуда я знаю, за что эти идиоты платят мне деньги?
– Опять обесцениваешь: и их, и себя, и свою работу. Помогает?
– Что?
– Обесценивание помогает?
– …
– Давай вернемся к началу. Ты хочешь поменять работу, но не можешь написать резюме, потому что тебе страшно, тревожно и ты не очень веришь в успех. Точнее, не веришь совсем. Но самое страшное, что тебя ждет, если ты все же попытаешься, – это возвращение домой. Из-за того, что ты не ценишь себя, ты не ценишь и то, что ты делаешь, – свою работу, и тогда тебе кажется, что все другие ее тоже не оценят. И тогда что-то менять бессмысленно. Так?
– Так…
– Скажи, пожалуйста, что все-таки в своей жизни ты делаешь хорошо?
– Ерничаю, обесцениваю, критикую, боюсь, ною… Достаточно?
– Злишься на меня сейчас?
– Нет. Чего злиться-то – ты спросила, я ответила.
– Да, все это ты и вправду делаешь хорошо. А еще что?
– Да ничего больше!
– Не верю. Если бы не умела, не окончила бы московский вуз, не работала бы в московском банке, не получала бы денег, на которые можно снимать квартиру.
– …
– Для чего вообще тебе привычка думать, что ты ничего не умеешь делать хорошо, что ничего собой не представляешь? Для чего тебе так думать?
– Мне так проще… привычнее… безопаснее, что ли…
– Что тебе угрожает, если ты будешь ценной, достойной, успешной?
– Я не знаю… не знаю, как это. У нас в семье никто таким не был. Мама всегда всего боялась, была жутко правильной. Всю жизнь просидела в этой дурацкой библиотеке, тряслась и боялась начальства, получала копейки. Все на ней всю жизнь ездили, потому что она – безотказная. А как путевки в санаторий, так их оттяпывают другие, а она все ходит, на свою спину жалуется… Она так живет, вот и я так живу. Только декорации другие. А так все то же самое!
