Оставляя по дороге знаки, на случай если они захотят вернуться на то же место, они стали продвигаться дальше, продолжая огибать Гору справа. К вечеру, на третий день пути, Ганс стал замечать, что к запаху хвои начал примешиваться другой запах: знакомый и одновременно беспокоящий. Запах моря.
Заночевав в лесу, следующим утром они действительно вышли к морю. На этом берегу оно было немного другим: не оглушающе шумным, не рвущимся к скалам в безуспешном стремлении их разрушить, а тихим, спокойно наплывающим на пологий песчаный берег, но при этом таким же утопающим в тумане. И если у Ганса еще были слабые надежды на то, что остров все же окажется не островом, то теперь они почти угасли.
Они решили разбить лагерь на берегу, и пока Себастьян таскал бревна для шалаша и костра, Ганс решил исследовать территорию – пройти вдоль берега, насколько позволит береговая полоса. В одной стороне песок вскоре сходил на нет и начинались скалы, очень похожие на те, что Ганс видел много раз. В другую сторону можно было идти чуть дальше, но и там вдалеке береговая полоса постепенно переходила в высокий утес.
Вечером, сидя у костра и поедая куропаток, Ганс заметил, что вокруг них крутятся, садятся на песок, пытаются утащить обглоданные кости странные птицы, совсем непохожие на привычных глазу чаек, – черные, со странными, крючковатыми, тоже черными клювами. Размах их смоляных крыльев и низкий хрипловатый крик наводили на Себастьяна настоящий ужас, он тут же стал называть их «пророческими». А то, что птицы не очень боялись палок, которые он швырял в них, рождало в нем еще больше ужаса и какого-то мистического трепета.
– Мне кажется, что мы должны вернуться в лес или отправиться дальше вдоль берега, насколько далеко сможем пройти. Эти черные птицы – плохой знак, они – вестники смерти. Я откуда-то точно это знаю. Нам нужно уйти от них подальше.
– Хорошо, посмотрим, когда наступит утро. – Гансу, наоборот, птицы показались каким-то важным хорошим знаком, ему как будто бы надо было что-то вспомнить, что-то важное про этих птиц.
Рассвет наступал необычно, но что именно в нем необычного, сначала трудно было разобраться. Свет. Странный свет со стороны моря. Молочный туман как будто полегчал и завис над водой… Там, на таком непривычно далеком, глубоком горизонте что-то красновато-оранжевое, величественное. Все вокруг окрашено этим светом, который трудно описать. Гансу кажется, что если рай где-то есть, то там именно такой волшебный свет. Он будит Себастьяна и, не находя слов, показывает ему в сторону моря.
– Что это?.. – Спросонья тот отчаянно трет глаза. – Это и есть солнце?
Они молчат. Сидят на песке и боятся пошевелиться – страшно каким-то нелепым движением разрушить эту картину, прекраснее которой они никогда не видели в своей жизни и даже не могли себе вообразить…
Им кажется, что все заканчивается слишком быстро: солнце уходит куда-то вверх, и туман опускается вниз, как занавес, обозначив конец великолепного представления. Они еще какое-то время сидят, не двигаясь, как будто ждут, что солнце вот-вот еще раз появится в этой щели между двумя мирами.
«Как ты думаешь, мы завтра увидим его снова?» – хочется спросить ошарашенному увиденным Себастьяну, но ему кажется, что вопрос может прозвучать немного по-детски, и он решает промолчать, тем более что для описания того, что они только что видели, слов у него не находится.
– Ты видел: там, немного справа от солнца, было ли еще что-то, кроме моря? Как будто бы другая земля. Как думаешь? Ты видел? – Ганс оглушен тем, что предстало перед их глазами, но в отличие от по-прежнему неподвижно сидящего Себастьяна он вскакивает и бегает возле воды, наклоняясь периодически к самой земле, как будто пытается заглянуть за занавес низковисящего тумана.
– Нет, я смотрел только на солнце.
– Мы посмотрим завтра еще раз, но я почти уверен, что мне не показалось.
* * *
Поздней осенью Анна решилась на поступок, удививший ее саму: она собралась съездить к Вере в Питер, хотя бы на один день, чтобы не очень надоесть. Та звала ее регулярно, но только сейчас что-то внутри созрело для путешествия. Конец ноября, конечно, не самое удачное время для подобного рода вояжей, но для поездки в гости и задушевных разговоров оно показалось Анне вполне подходящим.
Город на Неве встретил ее мелким дождем, висящим в воздухе, не долетающим до земли, и пронизывающим ветром, заставляющим прохожих быстрее забегать в метро. На подруге было немного чудное пальто цвета так любимого Анной в детстве мороженого крем-брюле, с большими пуговицами и трудноописуемым воротником, очередной немыслимый берет едва прикрывал задорно торчащие рыжеватые вихры. Анна тут же поняла, что ей совершенно необходимо начать менять собственный гардероб: рядом со стильной Верой она смотрелась блекло и старомодно.
Подруги решили начать свой день с ароматного кофе в кафе неподалеку от вокзала – без него, казалось, в такую погоду невозможно открыть глаза и начать жить. В Вере что-то неуловимо поменялось за то время, пока они не виделись: глаза по-прежнему сияли, но в них как будто поселилась печаль, и даже ее улыбка слегка отдавала обреченностью, как черный кофе – горечью.
– Ну как ты? – спросили они одновременно и рассмеялись.
– Вот решилась к тебе приехать. Я очень скучала. Твои письма иногда были для меня настоящим спасением. Спасибо тебе, что не перестала мне писать еще в самом начале. Я когда перечитываю те свои письма, то от стыда аж не знаю, под какую лавку залезть. Как ты только меня такую вынесла?
– Ты просто была в тупике, тебе было плохо, а я понимала и знала, что это пройдет, как только ты начнешь заниматься собой. Ну если не сразу, то постепенно точно. Я очень рада, что ты все-таки пошла к психотерапевту. Так значительно повысилась вероятность того, что ты справишься. Поверь, у меня будто камень с плеч упал, когда я поняла, что ты будешь туда ходить.
– А я регулярно подумываю о том, чтобы бросить. Шучу. Ну не совсем шучу – хочется бросить часто, но не брошу, конечно. Куда уж я теперь… Я чувствую, что помогает, хотя, как говорят, «воз и ныне там». Я все на той же работе и в том же Свиблово.
– Из-за чего тебе хочется бросить?
– Думала уже много раз, с Софией обсуждала. Устаю испытывать стыд от того, что я такая. Что ни скажу – сразу понимаю, как же все по-кривому внутри меня устроено! А еще часто пропадает вера в то, что можно что-то с этим поделать, как-то изменить. Все эта чертова бессмысленность, которую я ненавижу, продолжает меня нагонять и набрасываться на меня всякий раз, как только моя защита от нее хоть немного ослабевает.
– Так странно, какие мы все-таки с тобой разные. Меня так редко посещают именно эти чувства: стыд и бессмысленность. Зато я специалист по печали, спасению и потерям. И как ты защищаешься от бессмысленности? Разве от нее можно защититься? Либо она есть, либо ее нет. Разве не так?
– Наверное, правильная защита от нее только одна – активная жизнь, а это я еще не очень умею. Ты знаешь, у меня ведь все не как у людей! Как только я с чем-то не справляюсь: с чувствами какими-то, с переменами, с необходимостью что-то решать или делать, я говорю себе – это бессмысленно. И решаю, что бесполезно злиться, обижаться, стараться, хотеть, стремиться. Тогда я как будто перестаю что-то хотеть или чувствовать и начинаю гордиться, что я ловко спряталась от собственных завышенных ожиданий на свой счет и стыда.
