– Что ты собираешься предпринять?
– Либо строить корабль для Якоба, либо умереть. Я уже не могу снова быть сапожником и делать вид, будто ничего со мной не случилось. Я уже совсем другой человек, который не может жить прежней жизнью. Якоб рассказал мне весь план. Вот только не знаю, соглашаться или идти на смерть. Мне нужен совет в этом непростом выборе.
– Тут нет выбора, сынок. Для чего тебе умирать? Не думаю, что твои родители были бы счастливы, узнав, что ты своей смертью отомстил их обидчикам. Я думаю, что они сами хотели вырваться с острова и были бы очень довольны, если бы тебе это удалось. А уж если у тебя получилось бы построить корабль и привести его к другим землям, твой отец очень бы гордился тобой.
– Но ведь Якоб…
– Неужели ты никогда не совершал ошибок, за которые тебе было стыдно? Якоб – просто человек, который спасал свою жизнь. Его беда даже не в том, что он тогда предал всех нас, а в том, что не открыл им всем глаза на то, как в действительности устроен мир. И сам поплатился за это. Никакие чины, власть, регалии не заменят нам того, что было дорого в детстве: свободы и чудесной возможности видеть, как вечером солнце уходит за горизонт, а утром появляется снова. Тебе за это чудо пришлось много бороться. А кто-то так никогда и не узнает, как огромен мир на самом деле, какого цвета бывает море на закате. Они не увидят ни горизонта, ни бесконечности звездного неба. И это их выбор, они в отличие от тебя не стали задаваться вопросами, решив оставить себе свой знакомый и изведанный мир. И вот теперь, когда так много уже пройдено и преодолено, ты не одолеешь такой малости, как прощение того, кто был просто слабым человеком?
* * *
На Новый год приезжала Вера, и они справляли его в той самой квартире на Большой Ордынке, у поэтессы, которая теперь была счастливо влюблена в какого-то крепкого паренька-строителя. Она была одета в ярко-красное платье, все время требовала песен и ни разу за целый вечер не читала свои трагические стихи. Гитарист быстро удалился на прокуренную кухню, не в состоянии вынести, как веселая поэтесса поет разухабистые песни под караоке (!). Туда же вскоре последовал художник со своей непрерывно курящей музой, а потом и Аня с Верой. Через полчаса все сидящие на кухне сошлись во мнении, что любовь не всегда позитивно сказывается на человеке. Прежняя одинокая поэтесса в черном, читающая с надрывом свои трагические стихи, нравилась всем значительно больше.
– Ничего, бросит она своего строителя через месяц, перестанет есть, оденется в черное и снова засядет за стихи. Мужчины для этого и нужны ей – чтобы бросали и было чем питаться ее великой трагедии, из которой она ткет свои стихи, словно старая пакистанская женщина ковры с вечным узором, на символическом уровне передающем тайны бытия, – глубокомысленно изрек художник, обнимая за плечи тоже далеко не первую в его жизни музу, как всегда преданно и с восхищением заглядывающую ему в глаза.
Бой часов ненадолго сплотил всех возле накрытого стола. Глядя в бокал шампанского, Анна перебирала, какое же желание загадать. Сергей? Новая работа? Деньги? Все не то… или все вместе. Почему бы не все вместе? «Хочу позволить себе научиться ценить то, что имеешь». Пузырьки неожиданно ударили в нос, и Анна рассмеялась коротким смешком, разбавив серьезность своих желаний и намерений.
В три часа ночи они встретились с Игорьком и вместе с его компанией отправились пешком до Красной площади. И когда они уже подходили к собору Василия Блаженного, пошел снег. Снег! Тихими большими хлопьями падал он на старую брусчатку, делая эту ночь по-настоящему зимней, праздничной и почти волшебной. «Это знак, – подумала Анна и удивилась сама себе. – Ну ты даешь, стала уже верить в такие глупости! Лучше верить в приятные глупости, чем не верить ни во что. Ты же всего несколько часов назад дала себе зарок». Она, глядя в белесое небо, щедро осыпающее их своими белыми сокровищами, улыбнулась своим мыслям, отчего Михаил, друг Игорька по походам, заядлый горнолыжник, видимо, решивший, что она улыбается ему, стал стряхивать снежинки с ее шапки и как бы случайно провел неожиданно горячей рукой по ее щеке…
В конце февраля, когда до календарной весны оставались считаные дни, Сергей пропал. Его не было уже целую неделю. Как назло, компьютеры и принтеры, ранее выходящие из строя с упорством детей, требующих постоянного родительского внимания, работали бодро и безукоризненно. И у него не было формального повода, чтобы появиться. Но! Он мог бы позвонить просто так. Спросить, как дела, посмеяться, поболтать. Не звонил. Видимо, не скучал, не думал о ней, не ждал встречи. Все это может значить только одно – она ему не дорога. Для него она такая же, как и все остальные. Она просто все себе придумала. «Все повторяется», – твердила она про себя, нещадно колотя по клавиатуре, и от этих слов внутри холодело. Потому что это означало простые, но до оскомины надоевшие ей последствия: депрессию, злость, закукливание, обесценивание, обессмысливание.
– Тебе что-то мешает позвонить самой? – София смотрит на нее с удивлением и сочувствием одновременно. Сочувствие немного утешает, но все равно вопрос ее страшно злит, как будто она сама про это не думала!
– Да, я считаю, что позвонить – значит подставиться. Да и что я ему скажу?
– А что бы тебе хотелось сказать?
– Ну не могу же я сказать то, что мне хочется?
– Не можешь… Так что это были бы за слова, если бы ты все-таки решилась?
– Я бы сначала наорала на него. Какого черта ты пропадаешь! Так нельзя! Нельзя пропадать, потому что я тогда чувствую, что ты меня предал, бросил. И тогда мне хочется убить тебя. Или бросить в ответ, сделать так, чтобы тебе было так же плохо, чтобы ты так же скучал, так же ждал, так же нуждался!
– Злишься… И очевидно, что он тебе очень дорог, раз ты испытываешь к нему такие сильные чувства.
– Да пошел он…
– Плачешь…
– Я не хочу! Не хочу переживать все это снова! Зависеть ни от кого не хочу! В гробу я видала всю эту любовь. Я отказываюсь от нее… – Ей хотелось кричать, но из горла вырывались лишь жалкие всхлипы.
– Конечно, ты можешь отказаться. Для тебя быть сейчас в этой неопределенности, вновь и вновь представляя, что тебя не любят, – невыносимо, и ты хочешь отказаться от любви, которая могла бы случиться.
– Я ничего не представляю. Если не звонят, значит, не любят, разве не понятно? По-моему, это очевидно.
– А по-моему нет. Вспомни: один раз это уже было у тебя с Верой, когда ты ждала от нее письма, а оно все не приходило, и тогда тебе тоже казалось, что все из-за того, что она о тебе забыла. В ситуации, когда другой человек молчит или пропадает, ты не выясняешь, что происходит, а всегда начинаешь думать о том, что тебя бросили или не любили никогда… Ты готова в любой момент отказаться от другого человека, если что-то пойдет не по твоему сценарию, и поэтому тебе кажется, что и другие поступают так же.
– Хорошо, допустим, я ему позвоню. И что я ему скажу?
– Иногда можно сказать правду.
