Февраль для меня ознаменовался странным событием. На электронный адрес мне пришло письмо:
«Привет, Арина. (Так меня зовут.) Это Маша. Твой адрес нашла в Ромкином ноутбуке. Мне нужна твоя помощь, надеюсь, что ты мне не откажешь по старой памяти. (Не очень-то надейся!) Я обращаюсь к тебе даже не столько как к своему старому другу (Вот враки, сроду она не была мне другом!), сколько к человеку, который хорошо знает Романа.
С ним что-то происходит. Он то вдруг становится очень мрачным, язвительным, даже грубым, то молчит так, что жутко тягостно и почти невыносимо даже просто находиться с ним рядом. (Ну это нам хорошо знакомо!) Его ничем невозможно вывести из этого состояния. Один раз это уже было раньше, но совсем ненадолго и как-то быстро прошло. А теперь длится уже неделю, и я очень устала. (Устала она за неделю! Что ж с ней дальше-то будет?) Как ты думаешь, что с ним такое? И как помочь ему выбраться из этого? Что ему обычно помогало? (Гильотина помогала или подвиг, больше ничего.)
Я понимаю, что ты, возможно, относишься ко мне без большой симпатии (Даже не подозреваешь, насколько!), поскольку находишься на стороне бывшей Роминой семьи. (И не только поэтому!) Ты вовсе не обязана откликаться на мою просьбу, но если у тебя есть идеи, как помочь человеку, который нам обеим так дорог, может, все-таки напишешь мне хоть пару строк? Не говори, пожалуйста, Роману, что я писала тебе, боюсь, его это не обрадует».
И что мне прикажете делать? Как это называется? Почему опять я? Терезе пришлось выдержать короткий, но нелегкий бой с Язвительной Дрянью, прежде чем в виртуальное пространство полетели следующие строки:
«Привет, Маша. Не скажу, что рада твоему письму.
Ромке, действительно, сочувствую и, действительно, знаю, как это у него бывает. Но легкого ответа на вопрос “Что с ним?” у меня нет. Также как нет и ответа на не менее животрепещущий вопрос “Что делать?”. Он не любит проигрывать, он боится быть не “на коне”. Он стремится к совершенству, но обычно, когда что-то начинаешь делать, невозможно сразу всего достичь. Ему, вероятно, неприятно, что он не все понимает в его новой работе, что не сразу может справиться на “супер-пупер”. От этого страдает, беспокоится. Проходит это, как правило, с какой-нибудь победой, желательно покрупнее. Пока не будет победы, радости не жди.
Желаю тебе терпения. Пока. Арина»
Итак, у Ромки депрессия. Этого и следовало ожидать. Наверное, на работе не все просто. А хочется себя показать, хочется, чтобы все получалось. Любому хотелось бы. А Ромке особенно. Бедный гений. Что делать, не понятно. Звонить – не звонить? Подожду до выходных, все равно сейчас некогда встречаться.
Но до выходных жизнь еще раз перевернулась, опасно накренившись, как большой корабль в бурю. На этот раз мне позвонила Елизавета:
– Арина, вы не могли бы приехать к маме? Нам очень нужна ваша помощь. У нас большая беда: у мамы нашли рак, но она даже слышать не хочет об операции. Я не могу ее уговорить, а врачи говорят, что нельзя терять ни дня, и так все достаточно запущенно…
Подходя к знакомому мне дому, я готовилась к соболезнованиям и перебирала в голове наиболее убедительные поддерживающие слова. Валюшка встретила меня на пороге… с улыбкой, от которой мои соболезнования и сострадание захлебнулись, и мне в срочном порядке пришлось запихивать их обратно.
– Почему ты улыбаешься?
– Ну хоть рак теперь прибьет меня. Все равно никаких сил нет, чтобы жить. – Валюшка уныло и привычно исполняла хозяйский ритуал: помогала мне вешать пальто, наливала чай.
– Боже, о чем ты говоришь? Ты сама себя слышишь или нет? Как ты можешь так говорить? А девчонки, ты подумала о них? Каково им слышать такое: пусть рак меня убьет?
– Они уже взрослые почти. На Лизу посмотри, она же теперь все сама… Ты небось голодная, будешь есть?
– Есть не буду, спасибо. Хватит суетиться, сядь и посмотри мне в глаза…
Я почувствовала, как трудносочетаемые ярость и ясность наполнили меня. Усадив Валюшку напротив, я взяла ее за руки, как будто «из рук в руки» пытаясь передать важные для меня слова:
– Если ты захочешь умереть, тебе никто не помешает. Ты и так уже не живешь с того дня, как Ромка ушел.
И я все понимаю: горе, ты очень страдаешь. Но вспомни, как умирала твоя мать от рака, вспомни свою беспомощность. Свой ужас вспомни. Как молилась всем богам, лишь бы они дали хоть какую-то надежду. Ее боль дикую вспомни и угасание. А теперь представь, что тебе это тоже предстоит. И все будет не менее больно и страшно. И твоим девочкам тоже.
– Не мучай меня! Зачем ты меня все время мучаешь?! – Она отняла руки, и слезы опять покатились по ее щекам, слегка застаиваясь в недавно образовавшихся морщинках.
– Я тебя мучаю?! Да ты сама себя уже измучила! Ты на дочь свою младшую давно смотрела? Так посмотри на нее внимательно. От нее же остались кожа да кости, она сама того и гляди с какой-нибудь болезнью свалится.
Откуда-то изнутри поднялась злость и сила, я схватила похудевшую, но все еще солидную Валюшку под руки и потащила ее в комнату, где, как всегда, в углу сидел под пледом ребенок, который смотрел на все происходящее с ужасом и надеждой.
– Посмотри, в кого она превратилась! Она же тоже от жизни отказывается вместе с тобой, а ей всего шестнадцать лет! Тебе, дуре, сорок, а ей шестнадцать! И ей надо жить, а не быть сиделкой у кровати умирающей матери! На что ты ее обрекаешь, ты подумала?
– Это не я ее обрекаю, это ее отец…
– Ее отец ушел из семьи, а ее мать собирается уходить из жизни. Есть, по-твоему, разница? Ромка – сволочь! Мы с тобой уже поняли это. Сколько еще мы будем всего списывать на его сволочизм? Теперь твоя жизнь не зависит от этого сукиного сына. Теперь ты должна сама с ней управляться. И еще раз повторяю: ты вправе захотеть умереть. Но прежде чем ты решишь, хорошо подумай, каково будет твоим дочерям. И еще: если ты своим раком думаешь Ромку разжалобить и вернуть, то даже не думай, из-за этого он никогда не вернется! Не суди о нем по себе. Он всегда был слишком эгоистичен и всегда не был способен заботиться о другом, и ты, как никто другой, отлично это знаешь. Если он когда-нибудь и вернется, то только к сильной и интересной женщине, а не к умирающей развалине!
Этот разговор стал только началом той борьбы, которую мы, на троих с девчонками, развернули в этих давно потерявших всякий уют и радость стенах. У каждой из нас было свое оружие: Катя плакала и умоляла; я злилась, кричала и убеждала; Лиза со всеми материнскими доводами соглашалась, брала мать за руку и вела на обследование. Врачи по-прежнему настаивали на срочной операции, но при этом говорили хорошо известные всем нам истины: «Если она не захочет жить и бороться с болезнью, никакая операция рак не остановит».
И все-таки чудо случилось – через несколько, показавшихся нам вечностью дней Валюшка проснулась однажды утром и сказала оторопевшей Катюшке: «Я буду жить дочка, прости меня. Я сделаю операцию и буду жить». Елизавета, не веря ушам своим, побежала договариваться с Королевой о лучших врачах и лучшем лечении.
