Утром того же дня наш герой с душевным надрывом и детской верой в чудо прибыл к дверям квартиры. Он позвонил, замирая от предчувствия, вот-вот готовый услышать знакомый стук ее каблучков. Тишина… Открыв дверь, он вошел, и его встретила та особенная, гулкая пустота, которая остается от тех, кто покинул нас. Уехала. Он удивился тому, что это горькое слово принесло ему только облегчение. Уехала. Значит, можно больше не бороться. Все. Окончательность успокаивала. Он сел на диван – хранитель их нежных признаний, и смиренно констатировал, что жизнь его теперь окончательно пуста. И как-то с этим надо жить. Но пока он совсем не знает как.
«Теперь я понимаю, как чувствует себя тот, чью любовь вырвали с корнем. То, что росло, крепло и расцветало, кто-то взял и вырвал: как будто даже не со зла, а так, просто надоело. Теперь это не посадить вновь, даже если зарыть в землю и полить. Вырванное растение умирает. И как теперь жить, если внутри у тебя что-то умерло?
Если бы еще не было так больно, то можно было похоронить вырванную любовь, оплакать бы, изгоревать, чтобы вышла она со слезами. Но больно, черт возьми! И потому лучше ничего не чувствовать к ней, пусть себе лежит и засыхает… А еще лучше растоптать и вышвырнуть на помойку – нечего мозолить глаза. Подумаешь, любовь! Видали! Без нее обойдемся! Без нее даже лучше! Ничего не болит, и ты свободен! Свободен!!! Или пуст?! Не важно… Зато никто уже не сможет причинить тебе боль. Ты снова силен и могуществен! И ты больше никому не позволишь управлять своей жизнью».
После Машкиного отъезда мы все как будто замерли в тревожном ожидании. Ромкины реакции: то бурное показное веселье, то мрачное заточение в одиночестве, сменяли друг друга. И то и другое исключало возможность нашей помощи. Лиза переживала особенно. Ей казалось, что отец никогда до конца не оправится от этого удара. Одно дело – уходить самому, другое – когда оставляют тебя. Его никогда не бросали (если не считать, конечно, его собственной матери, которая в чем-то «бросила» его изначально).
Я старалась как могла поддерживать сердобольную Лизу, часто сама не веря собственным словам утешения. Ромкины страдания слегка отвлекали ее от собственных размышлений и неразрешенных вопросов. Елизавета продолжала держать влюбленного Франко на расстоянии, перемежая работу и учебу, постигала основы «большого бизнеса», но прежней вовлеченности уже как не бывало. Значительная часть ее сил как будто уходила на что-то другое: на внутреннюю работу, которая в ней происходила в те минуты, когда откладывались в сторону книги и документы и ее взгляд устремлялся в никуда – к внутренней глубине и тишине, которые она так стремилась постичь.
Ей нравилось заниматься тем, что она делала. Многое вызывало ее совершенно неподдельный и живой интерес, но чего-то важного, как ей казалось, почему-то все время не доставало. Какого-то важного смысла. «Для чего все это?» – вопрос, на который она до сих пор не находила ответа. Ни с одним из своих сверстников она не могла поговорить об этом, поскольку вопросами смысла они не задавались вообще, находя в построении карьеры самодостаточную цель и упоенно предаваясь традиционным юношеским удовольствиям. Может, поэтому Лиза больше тянулась к взрослым, особенно скучая по старику Энрико, чье даже незримое присутствие в ее жизни давало ей силы и надежду.
Отношения с бабушкой претерпевали очередной кризис: Королеве не нравилась «философская меланхолия» Елизаветы. Отчасти потому, что подобное философствование она считала делом пустым, отчасти потому, что оно напоминало ей долгие периоды мучений собственного сына. Королева боялась потерять для себя и дорогую ее сердцу молодую императрицу.
– Вопросы смысла жизни в твоем возрасте совершенно неуместны, милая. Все, что требуется от тебя в этом возрасте – получить отличное образование, пробовать себя в том, в чем ты сильна, доказать всем, что можешь добиваться чего-то, отвоевывая у жизни все лучшее, что тебе нужно. Для этого дана молодость. Вопросами смысла задаются только старики и неудачники. Для них это способ оправдать волевую импотенцию и собственное бездействие. Но ты не такая, моя дорогая, и ты как никто способна продвигаться вперед семимильными шагами, обгоняя многих, значительно менее решительных и умных.
– Я ощущаю в себе это, но очень боюсь, что, продвигаясь этими самыми семимильными шагами, возможно, приду туда, куда совсем не хочу. И более того, я боюсь заблудиться и не найти потом дороги назад. Иногда меня посещает ужасная мысль: «А я ли это?». Иногда чувствую себя роботом, эффективно работающим по заведенной кем-то программе. И если б у меня совсем не было мозгов, я могла бы просто быть таким механизмом и не мучиться, не сомневаться. Идти себе вперед и идти… Но я мучаюсь, и я ужасно одинока в этом своем мучении, мне не с кем разделить мои сомнения. То ли вокруг одни несомневающиеся человекообразные машины, то ли мне лечиться пора…
Ромкины страдания, возможно, слегка отвлекали Елизавету от собственных мрачных мыслей, а может быть, временно придавали ее жизни искомый смысл. Ей, как никогда раньше, хотелось вернуть отца к нормальной жизни, возможно, потому, что ей это дало бы надежду на успешное завершение собственных поисков. Что могло бы стать еще большим утешением, чем отец, справившийся с самым тяжелым кризисом в своей жизни? Вот только ни молодая талантливая девушка, ни ее по-прежнему талантливый отец не могли разрешить все эти трудные вопросы за другого. Каждому полагался свой крест.
Ромка, вновь пройдя круг всех ранее известных ему способов утешения, на какое-то время погрузился в работу: мать, видимо, сжалившись над все-таки дорогим ей сыном, организовала для него продюсерский проект, о котором он мечтал многие годы. Воодушевление, посетившее Ромку поначалу, к сожалению, достаточно быстро сменилось сначала обесценивающим язвительным высмеиванием, а потом мрачным унынием. К тому, что не получалось блестяще и сразу, у нашего героя всегда быстро терялся интерес, и малейший намек на возможный проигрыш заставлял его заранее отрекаться от ценности происходящего и своего авторства в этом процессе. Проект шел ни шатко ни валко, и Ромка вывернулся из него, назначив вместо себя исполняющего обязанности, а сам задумал совершенно неожиданный для всех нас ход: решил поехать в Америку в надежде вернуть покинувшую его возлюбленную. До него якобы доходили слухи, что американская свадьба еще не состоялась и пока откладывается по каким-то загадочным причинам. Это обстоятельство необычайно воодушевило его, и он решился на дерзкий рывок.
– Я должен ее вернуть. У меня получится, я знаю. Она любит меня. И она вернется. Машуня не такая, чтобы выйти замуж за кого-то американского дурака. Мне нужно будет только убедить ее, найти правильные слова. – На этот раз совещание происходило на кухне бутовской квартиры. Валюшка занималась очередным заказом то ли в Хорватии, то ли в Словении. Катя поехала на каникулы к деду, поэтому в качестве главных совещательных голосов выступали снова мы с Лизой. Нам обеим совершенно не нравилась эта затея, поэтому в качестве группы поддержки для Ромкиной сумасбродной затеи мы явно не годились.
