Нелепо и ужасно вытаращив глаза, Леонтий многозначительно кивнул в сторону полотерного устройства, почему он не решился донести о своей находке вслух, крапивный бес его ведает. Майор тоже не произнес в ответ ни полслова, будто и на него нашел «немотный» стих. Однако, будучи человеком военным и не из пугливых, отважно шагнул к загадочному предмету и в одно движение, махом, сорвал с него зашуршавший жалобно покров, оказавшийся вовсе не мешковиной, а… ой! Серо-грязный машинный чехол, едва коснувшись пола, растекся мгновенно по рассыпанным вокруг, скомканным в беспорядке газетам, затем как-то рывком скукожился в крошечный детский мячик, сделался пурпурно-бархатным и словно бы замер в ожидании – мол, ну как вам, фокусик-то, ничего себе?
– Эт-так, …еть… через забор! – и впрямь куда как забористо ругнулся Ломоть-Кричевский, споро нагнулся за нагло алевшим мячиком: какой смелый, какой отважный человечище, еще успел подумать о нем Леонтий, и что сам бы он на подобное никогда не решился.
Однако отважный майор получил шиш – мог бы и не нагибаться. Коварный мячик вовсе и не думал даваться в храбрую майорскую руку, отпрыгнул в сторону и снова нахально замер, слегка посверкивая одним боком – будто забавлялся морзянкой.
– Да ну его! – озлился вдруг майор, и чуть было не плюнул в сторону коварной штуки, да видно одумался: не в офицерских, наверное, принципах плевать на пол в жилом помещении. После чего, нарочно бодро шагнул к полотерной машине. Леонтий за ним.
Но это оказалась, что и понятно, никакая не полотерная и не циклевочная машина, а несусветная несуразица. Потому что она была сплошная… ну, или почти что. Здоровенная желтая дура – не хватало только черного клейма к примеру «блек-энд-деккер», – и ни тебе выключателя, ладно, пусть не сенсорного, пусть бы ручка-рубильник, ни тебе худо-бедно шкалы для самой грубой настройки режимов работы, даже шнура обыкновенного и того не было – как же ее запускать? Монолит – с одной единственной круглой дыркой, размером разве что с большой палец средней мужской особи. Отверстие зияло точно посередине желтеющей в мутном оконном свете машинной тушки, а может и не машинной, может, пустая коробка из-под чего-то нужного – успел продумать альтернативу Леонтий, как уже….
Ну, вы догадываетесь, что собственно произошло после «как уже…», продолжение напрашивается само собой. А почему? Читай заглавие – потому что, русский ум пытливый. Наверное, не только русский. Наверное, и польский, и молдавский, и китайский, и какой-нибудь марсианско-верхне-междуреченский. Вот только пытать можно по-разному. Тут уж, как говорится, что русскому на ать-два чихнуть, да высернуть, то немцу острый геморрой. Можно испытать сомнительный предмет другим иным предметом, кирпичом, например, так бы поступил, скажем, незатейливый скандинав, можно послать вместо себя высокооплачиваемого слугу и гордо наблюдать результат на безопасном расстоянии, так бы рассудил нефтезаливной арабский шейх, или собрать брифинг, составить бизнес-план, получить под него сперва кредит, потом офисный штат, а потом уже – в будущем году, если дивиденд обещается хороший, тогда… и так далее – это американская модель. Русский же вариант – да, да, все верно, молодцы, догадались, поделили два на полтора, пятиалтынный на ум пошел! – осуществил, не мешкая, на практике бывший рязанский десантник и нынешний майор XXX управления чем-то там военным и секретным Ломоть-Кричевский Сергей Сергеевич. Он сунул указательный правый палец в дырку. Предварительно и предусмотрительно переложив заветную свою папку теперь уже в левую руку. Отчего так? А он был правша. Все просто.
Не успел Леонтий додумать мысль, как уже… На этом, будто бы мы остановились. Теперь далее.
Как уже майор Серега, (после своего опрометчивого поступка он, думается, утратил гордое право на полноценное имя-отчество) сунул палец… туда, куда его единственно возможно было засунуть. Повезло еще, что дыра оказалась мала, не то сунул бы другое что-нибудь! (дурную башку, имеется в виду, а вы о чем вообразили? Фи!)
И что? И ничего. То бишь, ничего особенного не произошло, ну типа там: палец оторвало, или коварный укол нервнопаралитического вещества, или тяпнуло – не пускает назад. А только машина гнусно взвыла, будто ухающему филину дали пинка под гузно и вот он летит и злобно-визгливо ругается – представили? Точно так же, только намного гнусней.
– Ой! – по-детски испуганно вскрикнул майор, хорошо хоть, не добавил «мамочки!», все же из десантников.
Палец-то он отдернул, на всякий случай, без помех, целым и невредимым, однако машина продолжала выть. Нудно и протяжно, и как ее теперь, балду, выключить?
– Как ее, балду, выключить? – растеряно спросил майор Серега, с неподкупным чистосердечием заглядывая Леонтию в лицо – даже пригнулся немного.
Ага, знай наших! Злорадно подумал Гусицын: как стрясется чего, не укладывающееся в обыденное понимание природы вещей, так сразу – интеллигент уже не хилый недокормыш, а родной брат и друг. Будь ты хоть трижды десантник и дважды засекреченный агент. Только… ответа не было и у Леонтия:
– Почем я знаю, – в тон майору точно так же растеряно огрызнулся, – нечего было лазить! Чуть что, сразу руки совать. Вот, досовались. Подождем немного, может, сама перестанет. Завод кончится, или таймер внутри сработает, или батарейка сядет.
– А если взорвется? – для Ломоть-Кричевского это было все равно, что признание в полной потере контроля над текущей ситуацией.
– Вы МЕНЯ об этом спрашиваете? – Леонтий нарочно равнодушно передернул плечами. Ему вдруг стало весело: хотя, чего, спрашивается, веселиться. Но, однако: майор расписался только что в собственной беспомощности, а он, Леонтий, ничего, спокойно держался на плаву. – Да не взорвется. Зачем это? Разве вредное излучение какое, потому – лучше нам отойти в сторонку.
В самом деле, не из машины, продолжавшей препротивно с подвыванием гудеть, но из лежавшего в уютном газетном гнезде пурпурного мячика стали вырываться неравномерные пучки синюшного света, будто кто намеренно решил дезинфицировать помещение ультрафиолетом. Озаренная мертвенными бликами гостиная словно бы задрожала всеми углами и прямыми линиями, скривилась набок, запульсировала в стробоскопе, все сильней и сильней, Леонтия резануло по векам – ослепленный, он едва успел зажмуриться, и тут же мерцающие лучи пропали. Машина продолжала выть – теперь уже едва слышно, точно басистый комар, а в воздухе сильно мерзко запахло. Тем самым. Ядовитым. Только раз во сто мощней.
– Кх! Тьфу! Кху! Да открой ты окно! – донесся до Леонтия ревущий кашель майора Сереги.
– Сам открывай! Кфтью-кху-кху! Ишак! Кто тебя просил-кху! – плюнув на вежливое «вы», ругался в ответ Леонтий, дышать было нечем. Оба они рвали на себя оконные рамы, толку выходило голый ноль: – Быстро, на кухню, под вытяжку! Кху-кху! Ох, бля! – Леонтий хватил лишку отравленного воздуха, его резануло под дых, затем стошнило. Он упал ничком на запачканные им газеты, содрогаясь от желудочных спазмов, бежать уже не было смысла – Леонтий решил, что окончательно помирает от удушья.
Но надрывно кашлявший Ломоть-Кричевский не пришел своему подопечному на помощь. Вовсе не от трусости тела или черствости души.
