Возле невесты пестрым роем, напоминающим издалека взрыв на серпантинной фабрике, крутились многочисленные подружки. А, вон оно что! В центре роя он обнаружил Кадановку, почти в стельку нетрезвого и в донельзя изгаженном винными пятнами смокинге. Великий финансист Кадановка гоготал, травил анекдоты, попутно шептал скабрезности в девичьи ушки. Он очень нравился невесте и подружкам, которые все слетались как мухи на сомнительный мед. Рядом отирался расфуфыренный, как цирковой конферансье, месье Кошкин, под общий шум и гам ему тоже перепадало при случае немного женского внимания. При виде приближающегося хозяина, Филя и Кадановка, виновато поджав хвосты, тут же прыснули прочь в разные стороны. Каждый по своим интересам. Кадановка – к пляшущим тарантулам, Кошин – подмигивать и мешать судомойкам на кухне.
Дружников стоял рядом с Полиной Станиславовной, отныне тоже Дружниковой, принимал последние поздравления и чувствовал себя препогано. Кругом все шумно желали им счастливого пути, долгих лет жизни, кучи ребятишек и прочую мутотень, и каждый, Дружников был в этом уверен, мечтал о том, чтобы жених с невестой поскорее убрались прочь. Чтобы безопасно начать уже настоящее веселье. А Дружников в этот миг словно очнулся от обманного сна. Все прошлые его рассуждения и доводы в пользу корыстной женитьбы вдруг показались ему ненужной чушью, глупым заблуждением и несчастьем. На что, собственно, сдалась ему эта Полина Станиславовна? Чужая, лишняя, нелюбимая. Как мельничный жернов на шее, с которым хорошо только топиться. И это не ее место. Здесь должна стоять Аня и никто другой. Аня и Павлик. Но стоит эта бездумная кукла, которая в отсутствие двигателя попросту его ненавидит. Вот Аня его никогда не ненавидела. Не любила, как своего Мошкина, это да. Но не ненавидела. Конечно, он делает это ради великой цели. Без которой его жизнь не жизнь, и не найти утоления его жажде. Когда же это все, наконец, кончится? Чем ближе вершина, тем дороже она обходится. И нет ему полного счастья. Однако пусть его нынешняя семейка не обольщается, Аню он не оставит. Съездит с этой курицей на Лазурный берег, заделает ей поскорей ребенка, а со временем и двух, для надежности, и станет жить, как ему хочется. Впрочем, Анюте он так и сказал. В памяти Дружникова всплыл сам собой недавний разговор.
Это было в Барвихе, три недели назад. Они остановились в зимнем саду, кажется, возле карликовой акации, – Дружников не очень разбирался, где у него что росло, – ждали няню Ольгу Петровну, которая должна была привести Павлика. День клонился к вечеру, Ане пришла пора уезжать в город. А он все еще не собрался сказать ей. Что свадьба его уже назначена и не за горами, заказана и оплачена, и что, вот так, наедине, они увидятся нескоро. Истерик и слез он не боялся, Анюта вообще никогда не плакала, по крайней мере, при нем. О намерении жениться на знатной кремлевской невесте, он говорил ей давно и не раз. Не называл только срок. Он и теперь дотянул до последнего. Когда дальше скрывать уже не выходило возможности. И он боялся. Того, что Аня ничего ему не скажет, не отзовется на новость совсем. По сравнению с гробовой тишиной ее равнодушия слезы и истерики казались Дружникову милыми и приятными. Или, как минимум, нормальными. Потому что в последнее время Анюта все больше напоминала спящую красавицу из сказки, подолгу замирала в безмолвии подле него, пока двигатель не оживлял и не приводил ее в чувство. Она и дома была такая же, со всеми, кроме Павлика, тут, видимо, срабатывал инстинкт. Юлия Карповна жаловалась на нее Дружникову, однако, неестественное душевное состояние дочери приписывала «излишней сытости» и просила Олега занять ее «активной, полезной деятельностью». Впрочем, Аня по-прежнему появлялась в университете на кафедре, диссертация была давно уже написана и защищена, так что кандидат наук Булавинова присутствовала более для вида. За ней числились какие-то, небольшие семинарские часы, но держали ее на преподавательской работе исключительно ради внушительной спонсорской помощи Дружникова.
– Анечка, я через две субботы женюсь, – сказал вдруг прямо и без околичностей Дружников, хотя не очень ясно. Не назвал ни дату, ни количество оставшихся дней, а лишь какие-то две субботы. – Помнишь, я говорил тебе?
– Да, помню. Нам с Павликом больше сюда приезжать не нужно? – только и спросила Аня, с выражением, при помощи которого осведомляются у первого встречного, сколько нынче времени.
– Нет, пока не нужно. Я сам к вам приеду. И в следующую субботу, и в ту, которая за ней, – сказал ей Дружников. Худшие его опасения сбывались. – Потом, может, лучше вам с Павликом поехать к морю? Возьмите бабушку и Константина Филипповича. И поезжайте. Все вместе. Куда бы тебе хотелось?
– Все равно. Куда ты скажешь. К морю, это хорошо. Павлик будет рад, – Аня несколько оживилась, на ее лице появилось беспокойство. – Как ты думаешь, он не слишком мал? Ему же всего четыре года. Лететь далеко на самолете. Мама говорит, детей до пяти лет лучше не подвергать резкой смене климата.
– Брось, твоя мама лишний раз перестраховывается, – Дружников обрадовался смене темы и принялся с жаром обсуждать перспективы своего сына на путешествие. – Европейцы по всему миру как оглашенные носятся, чуть ли не с грудными детьми. Как так и надо. И ничего. Потом, вы же не в Африку к пигмеям поедете, а на цивилизованный курорт. Я вам сниму виллу с бассейном на Сардинии. И вертолет найму на всякий случай, чтоб дежурил. К тому же бабушка Юля – врач и без котомки с лекарствами с места не сдвинется. Ну, хочешь, я своего повара Митю с вами отправлю?
– Не надо, что ты! В самом деле, не в Африку поедем. А Павлик, он вообще, все ест, ты же знаешь, – поспешно возразила ему Анюта. Идея с Сардинией ей, видимо, пришлась по душе, и принципиально она была согласна. – Только Ольгу Петровну нужно тоже взять. Павлик к ней привык.
– Ради бога. Хоть слона, если ему нравится. Значит, договорились. Поезжайте, скажем, на месяц, там сейчас самый сезон. А дальше посмотрим. Еще что-нибудь придумаем. Я переведу тебе на карточку двести тысяч. Если не будет хватать, сразу сообщи.
– Бог с тобой. Куда нам столько? – отмахнулась Аня, и лицо ее снова приняло отстраненное, безжизненное выражение.
– Ничего, ничего. Кому мне еще давать, как не вам? – возмутился Дружников и ни капельки не покривил душой.
Аня ничего не сказала в ответ. Только посмотрела. Искоса и снизу-вверх. И быстро отвела глаза в сторону. Но Дружников и без того понял.
– Глупая, глупая моя девочка! – он обнял Анюту обеими руками, поднял, попытался заглянуть в ее прекрасное, убегающее от него лицо. Дружников быстро заговорил:
– Для вас ничего не изменится. Ни для тебя, ни для Павлика. Ты просто пока этого не понимаешь. Это все и для вас тоже. Да-да. Не отворачивайся. Послушай меня. Я всегда ваш, и больше ничей. То, другое, будет всего лишь игрой, притворством. Потому что, так нужно.
– Олег, подумай сам. Что ты говоришь? – Анин голос прозвучал горько и жалобно. Но Дружников и этому был рад. Все же лучше, чем прежняя могильная безжизненность.
– Я подумал. Верь мне. Ты же всегда мне верила? И я скоро вернусь. К вам. Когда-нибудь и насовсем.
