– Две цели, хотя и параллельные, могут сильно затруднить дело. Плохо, что приоритет нельзя отдать ни одной. Ты же не согласишься пожертвовать Аней? Даже ради общечеловеческого благополучия.
– Конечно, не соглашусь. Какое я могу принести благополучие совершенно абстрактному для меня человечеству, если окажусь не в состоянии уберечь от гибели самое дорогое для меня существо? Для будущей выгоды незнакомых людей позволить убивать своих близких? Мерзость какая.
– Ну, знаешь, многие до тебя ревнители счастья человеческого так не мыслили. La revolution devore ces enfants. Революция пожирает своих детей. В отечественном варианте: лес рубят, щепки летят, – возразила Лена.
– Вот пусть у них щепки и летят. А если кто в нашем приговоренном мире согласен купить спасение ценой жизни моей Ани, то я тому не защитник и не помощник. Таким экземплярам с Дружниковым как раз по дороге. Ведь даже наш Скачко, твердолобый куркуль, и тот бы меня понял. Вспомнил бы своих детишек, ради которых горло готов грызть, и понял бы! – Вилли не на шутку раскипятился, вскочил с кресла и зашагал по комнате.
– Ну, успокойся. Я ведь нарочно. Тебя подначиваю. Чтоб ты определился сам с собой. А чем метаться по квартире и пугать моего Барса, – тут Лена кивнула в сторону огромной кавказской овчарки, которая одуревшими со сна глазами следила за передвижениями генералиссимуса, – ты бы угомонился и сел. И занялся делом. Надо прикинуть наши возможности и подвести итоги тому, что мы на сегодняшний день имеем с гуся.
Вилли, пробурчав еще нечто разгневанное и невразумительное, плюхнулся обратно в кресло. Барс, убедившись, что будоражащих его сон метаний более не предвидится, зевнул, положил морду на передние лапы, и сладко засопел.
– Ладно, давай своего гуся, и сигареты кинь заодно. Как начал с Эрнестом Юрьевичем тянуть за компанию, так теперь бросить не могу, – пожаловался Вилли. – Впрочем, от курения я точно не загнусь. Это было бы смешно.
С гуся они имели не так, чтобы очень много, но и немало. Положение дел обнадеживало. Хотя это были даже еще не дела, а только самое их начало.
С Васей Скачко пока все шло по плану. Его «извращенная лужайка» колесила целое лето по южным, курортным городам и весям, и гастроли сложились более чем удачно. Еще бы! Вася не просто раздал долги и проценты, но полностью умудрился выплатить банковский заем. Теперь ему предстояло поработать на благо их секретного сообщества. Которое Лена для удобства обозначила под кодовым именем «Крестоносцы удачи».
Скачко, что, впрочем, было вполне ожиданным, по привычке и в силу неразумности, попытался торговаться с генералиссимусом. О будущем финансовом вкладе в общую кассу и о доле собственных удач. Но был строжайше остановлен и вразумлен внушением о том, насколько неуместен здесь торг. Вилли раз и навсегда, причем в сильных и местами непечатных выражениях, разъяснил Васе все спорные пункты их договора. Что Вася отныне может и должен делать только то, что ему велено. Что личное мнение его, Васи, потребуется лишь в том случае, если генералиссимус захочет его услышать. Что финансовое его участие в делах сообщества не его собачьего ума дело. И что если он, Вилли, прикажет ему снять с себя последние штаны, то Вася сделает это так быстро, насколько ему позволят собственные габариты и покрой этих самых штанов. А если господину Скачко что-то не нравится, пусть скажет об этом немедленно, Вилли тут же пойдет ему навстречу и мигом смотается к паутине, чтобы вернуть Васю в прежнее, свободное от удач состояние. Благо Скачко уже достаточно его разозлил. Василий Терентьевич на этом месте переменился в лице до бледно фиолетового цвета, какой бывает исключительно у несвежих мертвецов при лампах дневного освещения, и тоскливо залепетал оправдания. О том, что он «токмо волею пославшей мя жены», а самому ему вообще ничего не надо, и через слово плаксиво поминал обоих своих детишек. На это Вилли ответил ему коротко и беспощадно, что детишкам, само собой, он ни в коем разе голодать и холодать не даст, но если их дурак-папаша хоть на полслова проговорится своей супруге, то будет худо и ему и ни в чем неповинной жене. Скачко, услышав такое обещание, напугался уже до совершенно синюшного оттенка, и заверил генералиссимуса, что насчет жены он пошутил, и, вообще, премного благодарен.
А с прошлой недели Василий Терентьевич приступил, с изрядным рвением и оптимизмом, к организации певческой карьеры Рафы Совушкина. Сам же Рафа был отправлен генералиссимусом, приодетый и снабженный денежным довольствием за счет последнего, на те же южные курорты, проветриться и возобновить кое-какие знакомства в эстрадных кругах. Никаких особенных инструкций Рафе давать не потребовалось, его естественное бесшабашное поведение в этом случае было как раз тем, что доктор прописал. Рафа пыжился, сорил деньгами, хамил и делал туманные намеки на счет высоких покровителей. Уж конечно, при нынешней своей удаче, сумел заинтриговать и заинтересовать своей персоной некоторых устроителей эстрадных передач и концертов. А, заинтересовав, сразу отсылал алчущих к своему продюсеру господину Скачко Василию Терентьевичу, как то и было условлено заранее. С Василием Терентьевичем, уже приобретшим некоторую известность благодаря успехам «лужайки», связывались по телефону. Тот отвечал, что да, согласен рассмотреть предложения, как только вернется в Москву.
С Рафы доход выходил пока небольшой, позабытая его личность требовала изрядной раскрутки. Но Скачко «очень удачно» получил новый банковский кредит, и певческая слава Рафы Совушкина, на сей раз, выступающего соло, была видна не за горами. По крайней мере, имелось приглашение и на праздничный ноябрьский гала-концерт в зале «Россия», и устроители «Дня милиции» тоже желали видеть Рафу в числе исполнителей. Совушкин не кочевряжился. Деньгам был рад и брал, сколько давали, не считая. Похоже, материальной стороне дела Рафа придавал не слишком большое значение. Его, как ни странно, заинтересовал Дружников и главная цель «Крестоносцев удачи». Вилли этим фактом остался приятно удивлен. Ведь именно от Совушкина он ожидал львиную долю проблем и неприятностей. Рафа же напротив, усмирялся в считанные секунды, стоило ему лишь намекнуть, что так нужно для дела. Совушкин даже умудрялся держаться и не устраивать скандальных попоек, хотя, судя по всему, воздержание требовало от него нешуточных усилий. Вилли иногда и поражался тому, как переменился его буйный старый знакомец. А может, думалось порой генералиссимусу, Совушкин и не менялся вовсе. И был таков от собственной своей природы, которая ждала лишь случая и своего первооткрывателя, чтобы проявится в натуральном, присущем ей виде. Ведь изначально челябинский парнишка приехал в далекую столицу не за славой и не за длинным рублем. Он хотел только одного – петь свои песни, и чтобы как можно больше людей эти песни слушали и любили. Но попал в водоворот, и по молодости лет не устоял, остался без цели и без смысла, одинокий на суше и на воде, среди тигров и акул, которым палец в рот не клади. Младенец в джунглях. Да что греха таить, он, Вилли, тоже немало способствовал падению Совушкина. Именно своим халявным везением…
Эрнест Юрьевич Грачевский же и вовсе хлопот никаких не доставлял. Неожиданно для окружающих, но не для «Крестоносцев удачи», вблизи Эрнеста Юрьевича вдруг возник полномочный представитель издательства «Мудролюб», новорожденного, но имеющего солидную денежную базу и хорошую крышу, и осчастливил несчастного изгоя «щедрым» предложением. Заключить эксклюзивный контракт на все прошлые произведения Эрнеста Юрьевича за разовый гонорар в размере десяти тысяч долларов, сроком на пять лет. А за каждую новую книжку «Мудролюб» намерен платить автору три тысячи тех же долларов плюс десять процентов от реализации. Грачевский был готов рыдать от счастья, но Вилли слезы радости старику живо утер и разъяснил, что условия те чистое надувательство. Переговоры с «Мудролюбом» велел потянуть некоторое время. Сам же предпринял кое-какие шаги. Не обошлось и без Лены Матвеевой. Которая, через свои немалые на нынешний момент связи, подняла вопрос. Доколе общество будет издеваться над органами, стоящими на страже интересов этого самого неблагодарного общества, и в частности, над одиноким стариком, незаслуженно и несправедливо оклеветанным. Между прочим, доказывала, где следует Лена, старик к сотрудничеству пришел добровольно, вреда никому не нанес и вообще, бросать своих плохо и аморально. К тому же времена сейчас не те. Там, где следует, майору Матвеевой были должны не одну услугу, и потому несколько весьма влиятельных газет откликнулись оправдательными статьями в адрес писателя Грачевского. При этом печатные издания допустили намек, что более беззаконно обижать своего коллегу по перу не позволят, и пригрозили расследованием похитителям авторских прав. Грачевский снова стал необычайно популярен. Первым все понял и одумался все тот же молодой да ранний «Мудролюб». И про статьи, и про то, откуда нынче ветер дует. Ветер дул с Лубянки. «Мудролюб» без промедлений предложил Грачевскому новые условия. И совсем другие, «фантастические» деньги. Эрнест Юрьевич, после того, как Вилли до мельчайших подробностей изучил контракт, с предложением согласился. Теперь дело стало за малым. Эрнеста Юрьевича требовалось помаленьку выводить в свет. Для начала его «засветили» на канале «Культура», где Грачевский, миролюбивый, велеречивый и глубоко образованный, что само по себе уже редкость, пришелся как нельзя более ко двору. Но нужно было обдумать и следующий шаг. В каком именно направлении продвигать Эрнеста Юрьевича, чтобы он оказался как можно ближе к кругу обращения Дружникова.
