Через час с четвертью к нему, наконец, вышел Стоеросов. Жестом пригласил следовать за собой. А перед тем, как вступить в залу, Богуслав Аркадьевич жарко и просительно зашептал генералиссимусу на ухо:
– Уважаемый, могу ли я надеяться?
– На что? – Вилли от неожиданности даже замедлил шаг.
– Как на что? На снисхождение! – пояснил Стоеросов и сам испугался своей смелости.
– Можете. И на снисхождение, и на благодарность! – заверил его Вилли, хотя понятия не имел, о чем именно идет речь. Но счел за благо выдержать навязанную ему роль до конца. Хуже, во всяком случае, не будет.
– Тогда вам во-он туда, – Стоеросов, прикрывшись полой пиджака, указал пальцем перед собой. – Если что, я всегда к услугам. И товарищу Абрамову передайте.
Вилли поглядел в указанном направлении, и все понял. У дальнего стола, рядом с незнакомой молодой женщиной (то была Полина Станиславовна), расположился не кто иной, как Дружников собственной персоной. Очень величественной и самоуверенной персоной. Генералиссимуса вдруг прошиб холодный пот, от внезапности видения и от того, что долгожданная минута настала, а он оказался не готов. Лихорадочно пытаясь собраться с мыслями, Вилли спрятался за занавеску. Рано ему выходить, надо успокоиться, произвести нужную настройку чувств, иначе все предприятие бессмысленно. Вилли зажмурился, вспомнил Анюту, Зулю Матвеева и Дениса Домициановича, и решимость его возросла. Но все равно, недостаточно. Когда же перед его внутренним взором прошли как в замедленной киносъемке похороны Лены, генералиссимус готов был драться любой ценой. Он сделал глубокий вздох и привычно сосредоточился. Его словно шатром накрыла пылкая любовь к Дружникову, и Вилли, одернув свои праздничные вериги, выступил из-за занавеса на сцену.
Дружников в этот момент принимал из рук подоспевшего официанта два бокала с шампанским, один для себя, другой для жены, как вдруг в затылок его кольнуло некоторое беспокойство. Дружников машинально отхлебнул глоток, повернулся к залу, невежливо прервав собеседника, одного из депутатов правых фракций, и огляделся. Беспокойство в нем нарастало. Как у дичи, предчувствующей засаду. Дружников, продолжая озираться, медленно пошел вперед. И через несколько шагов не столько увидел, сколько почувствовал, и обернулся, словно на выстрел. Там, там, – черт побери, откуда он здесь взялся! – стоял его враг! Первым побуждением Олега Дмитриевича было немедленно убраться вон. Но поскольку он обычно всегда дожидался побуждения второго, то хитрый разум подсказал ему удобный момент. Охота завершена, зверь сам пришел в капкан. И Дружников обрадовался. Сейчас он передаст приказ охране, и на выходе Мошкина возьмут. Как несколько часов назад взяли Каркушу. Вот дурачье, наверное, заранее все спланировали. Только, зачем? И куда смотрел этот бестолковка, Стоеросов? Впрочем, на оба вопроса Дружников сразу нашел ответ. Стоеросов не мог смотреть никуда, потому что сроду в глаза не видывал Мошкина, и всего лишь допустил к гостям лицо с пригласительным конвертом. А что пришел сам Мошкин, то тут все проще. За последним увещеванием он пришел, за чем же еще! А как смотрит, будто мать на обожаемое дитя. Нет, двигатель, что ни говори, штука надежная. Дружников дал знак начальнику своей охраны, а когда тот подошел, коротко сообщил приказ о дальнейших действиях. Начальник был в курсе, его ребята и пасли Мошкина возле дома.
А Дружникова одолела несвоевременная лихость. Раз уж навестил его враг, так что же его разочаровывать. В последний-то раз. Дружников решил подойти, удостоить беседой. Никакой опасности Мошкин теперь не представлял, в самом деле, не пистолет же он принес в кармане пиджака! Да если бы и принес, двигатель не позволил бы ему спустить курок. Зато какой красивый конец – приблизиться к этому дохнущему от восторга червю, и высказать ему все, что Дружников о нем думал! Плюнуть в лицо, пока Мошкин еще при памяти, символически поменять местами тень и ее хозяина. И Дружников, все также сжимая в руке бокал с шампанским, шагнул навстречу генералиссимусу.
Вилли видел все манипуляции Дружникова, но спокойно выжидал в стороне. Нечто великое и восхитительное росло в нем, он уже был готов броситься к дорогому своему другу и умилиться подле него слезами. Но, в то же время, не хотел мешать, пусть Олег допьет свой бокал. Однако, Дружников увидел его раньше, засуетился, подозвал к себе какого-то грозного дядьку, затеял переговоры. Но Вилли более ни о чем не волновался, а просто ждал.
И дождался: Олег направился прямо к нему. Некрасивое, располневшее его лицо было злым и оттого слегка перекошенным, но для Вилли все равно милее любых иных. Дружников посмотрел на него, по-бычьи, с ненавистью. Вилли посмотрел в ответ. Взгляды их встретились. И зацепились на миг. Этого мига хватило. Вилли обуял всплеск наслаждения, он пропал в неподвижном пространстве, вслед за ним туда же ухнул и Дружников. Страж, возникший между ними, приободрился, потянулся к Вилли, и жадно стал всасывать соки его восторгов. И разрастался, разрастался до неимоверных пределов. Очень скоро Стражу стало тесно. Да, у костра можно греться целую вечность, но упаси бог, совать в огонь руку, ногу или голову. А при пожаре в закрытом помещении..! У-у-у!!! Что будет!
Дружников сначала не понял, что произошло, потом у него уже не осталось времени на раздумья. Плиты в нем самопроизвольно сдвинулись, он не мог ни отвести взгляда, ни даже пошевелиться. И он тоже увидел Стража. Бушующего, пляшущего в танце Шивы-разрушителя, неодолимо ликующего. Страж заполнял собой все доступное пространство и вытеснял из него Дружникова. Но тому деваться было некуда, и Дружников завопил от ужаса и нестерпимой боли. Вопль этот не услышал никто, кроме генералиссимуса. Олег, мучаясь в адском пламени, забыл про Мошкина, про власть и спасение, про все на свете. Он желал в тот миг одного – чтобы дьявольская боль поскорее кончилась, любой ценой, пусть даже ценой смерти. И его желание было немедленно исполнено. Страж выжег его из тела, и после в бешенном вихре рассыпался сам. Занавес опустился.
Вилли никогда еще не наблюдал ничего похожего. С Актером в прошлый раз все вышло совсем не так. Да и не было у Актера ни двигателя, ни Стража. А потом, когда генералиссимус выпал, наконец, из пустого, опаленного пространства, то увидел, как Дружников прямо перед ним безжизненной кучей оседает на пол. Вот из его руки выпадает бокал, шампанское расплескивается, брызгает на платье какой-то женщине, та взвизгивает от неожиданности. Бокал падает дальше на паркет, но не разбивается, а катится в сторону, с легким траурным звоном. Дружников уже лежит, распластанный на полу, рука его вытянута, словно он хочет достать хрустальную, пустую чашу, но не может. Она откатилась слишком далеко. Между Вилли и Дружниковым суетятся напуганные гости. Но тело Дружникова отныне мертво. Не будет в этот раз ни больницы, ни лишних минут жизни. Страж, это не простой вихрь, он убивает быстро, и мощь его огромна.
Вилли подумалось, что вот и сегодня, как в те далекие дни, вскрытие будет строго засекречено. По одному виду мертвого Дружникова можно определенно предсказать. Труп, черный лицом, словно бы скелет, обтянутый старческой кожей, лежал жалкий, внутри вдруг ставшего непомерно большим для него костюма. Дамы вскрикивали, мужчины осипшими голосами требовали помощь. Да какая там помощь! Коронера вызывать надо, чтобы доставить неудавшегося диктатора в морг. Любовь внутри Вилли к этому моменту заместилась жалостливой брезгливостью и легкой ностальгией о пережитом, но стоять над телом своей жертвы ему было ни к чему. Работа сделана, душа опустошена, хорошо бы домой, поспать. И пусть Эрнест Юрьевич приготовит ему свои удивительные свиные бифштексы.
