– Вообще-то, мам, я от тебя это в первый раз слышу! – с ласковым юмором ответил Вилка, и уже обращаясь к Ане, сказал:
– Я готов.
Они поспешили на Академическую, разъяснить и, если, возможно, спасти ситуацию. Рано утром, чуть ли не в шесть часов, Анечке позвонила Лена Торышева и рыдающим голосом сообщила, что свадьба ее с Матвеевым, назначенная на пятое ноября, то бишь, на завтрашний день, отменяется категорически. На Анечкины изумленные расспросы Лена вместо ответа разрыдалась еще горше, потом отправила ее за объяснениями к Зуле, и положила трубку. Аня, наскоро собравшись, кинулась к Вилке. Но он был совершенно не в курсе, пришлось созвониться с квартирой Матвеевых. Зуля по телефону ничего излагать не пожелал, но согласился никуда не уходить и дождаться их прихода. В трубке фоном раздавались недовольные выкрики Зулиного отца и, кажется, даже всхлипывания Вероники Григорьевны, Зулиной мамы.
Сердечные неприятности друга взволновали Вилку всерьез. Возможно, в несколько более ранний период, он бы отнесся к расстройству Зулиных матримониальных планов просто с сочувствием, проведя печальную аналогию с собственной безответной любовью, но теперь это уже не представлялось ему возможным. Оттого, что Вилкина любовь с прошедшего лета уже не была безответной. Хотя и не совсем такой, какой виделась Вилке в его мечтах. Потому что Анечка отныне принадлежала ему не только частичкой своей души, но и полностью телом. Правда, подобная формулировка все же казалась Вилке неподходящей. Точнее сказать, это Вилка отныне целиком принадлежал ей не только сердцем, но и всем другим тоже. А целых три июльских недели, которые они прожили вместе, в пустой Вилкиной квартире, до сих пор имели явный привкус невозможной реальности. Людмила Ростиславовна с Барсуковым отдыхали на югах, Аделаидовы-Булавиновы отъехали в дачное имение, Анечка и Вилка остались в Москве одни. Вилка отбывал трудовую повинность у Гены Вербицкого, Аня же устроилась на летнюю практику помогать в приемной комиссии факультета.
Почему Анечка пожелала изменить их обычное приятельство с малой толикой флирта, а это было именно ее решение, в пользу иных, близких отношений, и по сей день оставалось для Вилки загадкой. Но перемену он воспринял с надеждой и восторгом. Это означало, некоторую, но все же существенную победу его долготерпения. Нечего и говорить, что с тех пор он сделался совершеннейшим Анечкиным рабом, покорным и жаждущим приказов, и уж как все это было непохоже на его прежний секс на пляже с девушкой Ульяной. Вилка на опыте собственной плоти ощутил, какая великая разница заключена между простым позывом разыгравшихся гормонов и действительным обладанием многолетним предметом своих мечтаний. Беспокоило Вилку только то, что Анечка вроде бы не замечала вопиющих перемен, случившихся меж ними, и вела себя с Вилкой совершенно по-прежнему, без признаний и любовных объяснений. Хотя Вилка был не слепой, и видел, что Анечке в постели с ним приятно и даже хорошо. Но во всем остальном для Вилки действительность оставалась прежней. Один лишь раз Вилка позволил себе поинтересоваться, не значит ли их связь также прелюдию к маршу Мендельсона, но Анечка смешливо покрутила пальчиком у виска. Однако, «нет» она не сказала, а со временем это позволяло Вилке надеяться на многое. Что же, терпения ему по-прежнему было не занимать.
Вилка подозревал, что и его мама по каким-то, ведомым ей одной признакам, догадывается о любовных похождениях сына. Но, если это было так, то Людмила Ростиславовна Вилкин выбор одобряла безусловно, а к Анечке, за много лет довольно близкого знакомства, привязалась по-настоящему. И порой позволяла себе ободряющие замечания, что, дескать, немало девиц в юности морочили голову своим парням каприза ради, а далее, как правило, благополучно позволяли отвести себя в ЗАГС. Поэтому сегодняшние ее слова о невестах, не бросающихся зря стоящими женихами, были скорее косвенно адресованы Анечке для приведения ее в задумчивость. Вилка остался за это маме благодарен.
В квартире Матвеевых творился настоящий «шухер». Иного слова и не подобрать. Вероника Григорьевна металась между мечущим громы и молнии мужем, своей сестрой Ланой, приехавшей на свадьбу племянника из Новосибирска, и теперь каждые пять минут требовавшей валерьянки для спокойствия нервов, и запертой наглухо комнатой сына, куда она безуспешно пыталась достучаться. Появление Анечки и Вилки Вероника Григорьевна восприняла – как дева Мария благую весть в лице архангела Гавриила, и тут же пригласила их к оказанию любой возможной помощи.
– Ах, я сама ничего не понимаю! Зуленька примчался весь взмыленный на машине, часа в три ночи. Мы все не спали, тревожились. Он за рулем, вдруг выпил, мало ли чего. Это все Яша! Ах, как я была против его затеи! Лучше бы он продал эту «Ладу» и выдавал мальчику на такси! – Вероника Григорьевна, измученная бессонницей и многочасовым скандалом, путалась в мыслях, сбиваясь на посторонние темы.
Анечка пришла ей на выручку:
– Вероника Григорьевна, Зуля приехал, а дальше что?
– Ах, я же говорю, я не знаю, что это было. Он сказал – свадьба отменяется, и что Ланочка может ехать домой, а он идет спать, – не очень связно изложила события Зулина мама.
– А вы спросили почему? – задал не самый умный вопрос Вилка.
– Боже мой, деточка, конечно же, спросили. Но Зуленька отвечать отказался, и вот теперь заперся у себя и не выходит. Яша крикнул ему через дверь: как же быть, по его мнению, с гостями и банкетом? А Зуленька сказал, что мы можем гулять без него. Ох, что тут началось! Я думала, Яша его убьет, но двери по счастью у нас крепкие.
После длительных препирательств и торжественных заверений Якова Аркадьевича, что к Зуле он не применит никаких воспитательных мер, Матвеев согласился, наконец, допустить в свою комнату только Аню и Вилку. Вероника Григорьевна вымолила еще позволение принести хотя бы завтрак и тут же удалиться. Когда на всех был доставлен чайный набор с припасами, Зуля, не вступая в разговоры с домашними, так же безапелляционно запер дверь.
– Чего ты дуришь? Уже всех родных до умопомешательства довел, – не очень любезно сказал ему Вилка, – из-за тебя утренние пары пропускаем.
– Это ладно, – остановила его Анечка, – ты лучше нам скажи, что стряслось?
– Я скажу, – угрюмо ответствовал Матвеев, косясь на них исподлобья, – а вы смеяться станете.
– Да тут уж не до смеха, – с укоризной сказал ему Вилка, – развел тайны Бургундского двора.
Матвеев помялся еще немного, не кокетничая, а словно бы стыдясь, и в то же время он жевал сдобную плюшку. Но вот, наконец, заговорил:
– Понимаете, все дело в кладбище. Ну, как я это родителям объясню?
– В чем? В чем? – разом воскликнули Аня и Вилка, решив, что ослышались.
– В кладбище, – снова, как заведенный, повторил Зуля.
– Тьфу, ты! Я думал, Ленка тебе рога наставила, или ты ей! – в сердцах плюнул Вилка. – Какое еще кладбище?
– Самое обыкновенное. Сначала Веденское, потом и Ваганьковское, – уныло, как нечто само собой разумеющееся, пояснил Матвеев.
– Ничего не понимаю. Ребусы какие – то. Ты уж, будь другом, излагай мысли последовательно. Давай сначала. С какой стати здесь кладбище? – строго спросил у приятеля Вилка.
