Зубастые новые соседи, скупившие на Котельнической прорву жилплощади, попытались было силком выжить и семейство академика, но тут уж Дружников вмешался, прищемил бойцовым рыбкам хвост. Константин Филиппович даже не понял, что произошло, и чем он Дружникову обязан. Тихо, мирно проводил академик дни за книгами, в чаепитиях и разговорах с совсем уже дряхлой Абрамовной, поджидая домой «рабочую молодежь», как он в шутку называл Аню и Юлию Карповну. Анечкина мама все так же трудилась в больнице на Яузе, дослужившись до заведующей терапевтическим отделением, сетовала, что врачи бегут в частную практику, и в штате одни дыры. И в больничном бюджете дыры, чем латать неизвестно. Лекарств нет, хоть на свои деньги покупай, которых нет тоже. То, что поступает по гуманитарной помощи, либо просрочено, либо вообще не годно к употреблению. Вот и крутись, как хочешь. А люди болеют и их, бедных, жалко.
Фактически львиная доля семейного бюджета Аделаидовых-Булавиновых ложилась на Анечкины плечи. Поначалу Аня, не желая расставаться с научной деятельностью, определилась в аспирантуру своей кафедры, мечтала о диссертации. Но все ее надежды сгубил финансовый кризис. И у Анюты Булавиновой в реальности обозначился лишь один выбор. Либо продолжать успехи на научном поприще, но при этом полностью перейти на содержание к Дружникову. Либо поменять свои ученые занятия на более доходное дело. Дружников, естественно, настаивал на первом варианте, и Валька, честно говоря, не видел в том ничего предосудительного. Мужчина должен зарабатывать деньги, на то он и мужчина, а женщина обязана более следить за домом. Но дома у них никакого не было. Может, именно поэтому Аня и отказалась, как Дружников ее ни уговаривал. Тогда Олег устроил Анюту по знакомству в «Московский Отраслевой Банк», и это была единственная, существенная помощь, которую Аня согласилась от него принять. Теперь Анечка состояла системным администратором в головном отделении банка и получала достаточную зарплату, чтобы содержать более-менее прилично свое семейство на Котельнической. Однако вкалывать ей приходилось изрядно. Дружникова это, похоже, не на шутку бесило, но поделать с упрямой красавицей он ничего не мог.
Теперь эта история с «барашкой». И Аня наотрез отказывается от объяснений. Ну, что же, не сегодня-завтра Дружников придет в себя, и уж тогда, он не отвертится. Валька потребует от своего горячо любимого друга внятных и убедительных оправданий. Чтобы там Анюта ни говорила, это ЕГО дело.
Уровень 27. Плеть, обух и гильотина
Олег оправился на удивление скоро. Но впечатлить ему удалось только опекавших его врачей и повеселевшую, взбодрившуюся прямо на глазах Раису Архиповну, а отнюдь не Вальку. Последние три дня Валька искусственным образом заставлял себя многократно и чистосердечно убиваться в горестях от болезней Дружникова, таким образом нажелал ему целый воз удачи, в количестве, способном оживить маломерное кладбище. Вальку ждал разговор, и от нетерпения у него свербило в известном месте. Аня в больнице так и не появилась ни единого раза, хотя исправно звонила в палату Раисе Архиповне.
Еще через неделю с Дружникова сняли гипс, зажило и впрямь, как на собаке, и врачи решили готовить его к выписке. Однако, Валька не стал дожидаться, пока Олег покинет больничные апартаменты, отважившись брать Дружникова тепленьким. И в последний вечер пребывания Дружникова в клинике, вежливо попросив Раису Архиповну оставить их наедине, приступил к допросу.
Дружников, одетый в нелепую, больничную пижаму, полулежал в постели, поглощая ужин – все ту же бесконечную капусту со сметаной. И Валька высказался. Но, к Валькиному изумлению, Дружников оправдываться не стал. Наоборот, безоговорочно принялся каяться в грехах, хотя на покаяние его слова походили мало. Скорее то были жалобы на несправедливости жизни и собственное, непривлекательное «я»:
– Не ряди меня в белые одежды! Что я, ангел, что ли? Поганец и бабник, сам знаю. Идеальных людей не бывает, и не делай из меня идола. Вот я такой есть. Хочешь, люби меня, а не хочешь, пошли к черту. Что пеньком сову, что сову об пенек, все равно сове не жить! – выступил с патетической критикой в свой адрес Дружников. Заодно сделал и первый шаг к моральному освобождению из Валькиной кабалы.
На Вальку же откровенность друга произвела как раз обратное, трогательно-положительное впечатление. Конечно, он не ангел. Бедный. Ему от этого плохо, вон как расстроился, а волноваться врачи не велели. И хорошо, что не ангел, Вальке так и надо, напридумывал себе фантазий, позабыв, что Дружников, между прочим, живой человек. И у него есть своя боль. Надо разобраться и понять, помочь, ему и Анюте. Тогда Валька стал расспрашивать далее:
– Не ангел, и ладно. Но Анюту ты же любишь?
– Видит бог, люблю, и даже очень! Да ты пойми, – здесь Дружников картинно положил здоровую руку на сердце, – я с ней, как бы сказать? Каким был, таким и остался. А я уже другой. Она этого не хочет понимать, или нарочно не замечает. Я для нее все тот же нищий, сельский мальчуган, которого надо наставлять и направлять. А я давным-давно иду своей дорогой… Нет, Валь, ты мне скажи, что это за фокусы? – тут Дружников выразил в голосе обиду, – Денег у меня она брать не хочет. Я, видите ли, ее покупаю и унижаю. А в своем дурацком банке здоровье гробить, это для нее нормально.
– Да поженитесь вы, и дело с концом, – предложил простейший вариант решения Валька. Сетования Дружникова его позабавили и только. Проблема, на Валькин взгляд не стоила давно выеденного яйца. – Тогда и будешь командовать, в полном своем праве.
– Здесь все не так просто, как ты думаешь, – Дружников сделал печальное и загадочное лицо. – Как я на ней женюсь, когда она смотрит на меня сверху вниз? Да как смотрит! Будто я полный дегенерат и промышляю грабежом. В ресторан, в клуб ночной пойти – за неделю надо уговаривать. И пойдет ведь, как на каторгу! Не хочешь в клуб, ладно, пойдем в Большой театр. Так я раз там уснул, после разговоров на месяц было. И я такой, и я сякой, к искусству не желаю более приобщаться, а вот раньше! А что раньше? Раньше я по двадцать четыре часа в сутки не вкалывал. Опять же, опера та была на итальянском, чтоб ей сгореть! не то в слова бы вник, глядишь, не заснул бы. Я же только-только из Мухогорска прилетел, специально, чтоб не пропустить. И, на тебе, спасибо!
– Слушай, другие-то бабы тебе на кой..? Певичка эта несчастная, «барашка». Мир ее праху, – Валька непонятно зачем наскоро перекрестился.
– Постой, Лика умерла, что ли? – испуганно спросил Дружников.
– Через день, как я приехал. Там полная безнадега была. Тебе разве не сказали? Не сказали, конечно. Ах, я дурачина! – Валька с досады на собственную оплошность стукнул себя кулаком по лбу.
– Вот беда, так беда, – не на шутку расстроился Дружников и сокрушенно покачал головой. – Лика хорошая была баба. Как и я, без гроша в Москву приехала. Из Рязани. Чуть ли не на вокзалах ночевала, пока ее какой-то игровой из «Метлы» не подобрал. Потом на эстраду пробилась.
– Пусть хорошая. Тебе-то это зачем? Да будь у кого другого такая Аня… – Валька оборвал себя на полуслове. Еще не хватало Дружникову его страданий от несбывшихся надежд.
