14
Как я (на)учился не убегать из дома
Иногда мама становится настолько невыносимой, что хочется все бросить и бежать от нее подальше. И хоть у меня была отличная мама, иной раз она вела себя так, что и мне хотелось уйти от нее. А в тринадцать лет я впервые попробовал по-настоящему сбежать из дома. Сейчас мне немного стыдно и неприятно об этом вспоминать. Но я попробую…
Представь себе зимний вечер. На улице темно и холодно. Я ссорюсь с мамой из-за какой-то мелочи, надеваю сапоги, куртку, шапку и, демонстративно хлопнув дверью, выбегаю из квартиры. Выхожу на улицу и в голове только одна мысль: «Куда идти? Может, к бабушке? Нет, к ней не пойду, она все равно на маминой стороне!» Сыплет снег, мороз пробирается сквозь куртку. Я вспоминаю малюсенькую дедушкину огородную будку на даче за городом и решаю провести ночь там. Больше идти мне некуда.
Кое-как добираюсь до остановки, сажусь на последний автобус и минут тридцать еду в дачный поселок. В залепленное снегом окно я пытаюсь разглядеть, как от меня удаляются городские огни. Думать больше ни о чем не хочется. Хочется только забиться куда-нибудь подальше от всех, никого и ничего не слышать, как раненый зверь, который хочет поглубже спрятаться в нору, чтобы в одиночестве зализывать раны. В автобусе, кроме меня, едут еще два человека – пожилой мужчина и женщина. Они выходят на половине пути. На конечной станции я оказываюсь единственным пассажиром, покидаю автобус и растворяюсь в темноте. Водитель разворачивается и возвращается в город. Сегодня он сюда больше не приедет. Но сейчас меня это не беспокоит, ведь я не собираюсь возвращаться домой.
Утопая по колено в снегу, я пробираюсь через замерзшие болота и огороды к участку дедушки. Вокруг ни одной живой души. Только ветер гуляет в полную силу и швыряет хлопья снега мне в лицо. Добравшись до участка, в секретном дедушкином месте я нахожу ключ от будки и, как мне кажется, наконец-то оказываюсь в тепле… Но это ощущение быстро пропадает: будка насквозь промерзла! Она сбита из тонких досок и обшита старыми листами алюминия, между которыми зияют щели. Летом в ней дедушка с бабушкой переодеваются и хранят инструменты. Она не предназначена для проживания, тем более в зимнее время года. Единственное ее преимущество в сравнении с улицей – она защищает от ветра.
Крепко заперев дверь, я ложусь на самодельный лежак, накрываюсь стареньким одеялом, укутываю ноги какими-то тряпками, потому что даже сквозь сапоги меня пробирает мороз, и хочу только одного – спать. Я закрываю глаза… Сквозь щели доносятся завывания студеного ветра. Даже животных нет поблизости. Никого нет. Только огороды и огороды, километры огородов и болот. Мне становится страшно от чувства всеобъемлющего одиночества. Кажется, что я остался один во всем мире. В голову лезут разные нехорошие мысли. Перед глазами то и дело возникает образ мамы, а в ушах гремит ее голос: «Я в этой квартире пока еще хозяйка, как я скажу, так и будешь делать! А не нравится – катись отсюда! Пусть твои друзья тебя кормят и одевают, раз они тебе дороже матери!» Интересно, что она сейчас делает и о чем думает? Волнуется ли она за меня или ей безразлично, куда я ушел? Как бы мне хотелось, чтобы она переживала, не находила себе места, бежала за мной по пятам и кричала: «Прости, сынок!» А я бы не оглянулся. Или оглянулся бы, может, даже остановился. Позволил бы ей подбежать ко мне, но не прикоснулся бы к ней. С каменным лицом я наблюдал бы за тем, как она слезно вымаливает у меня прощение и просит вернуться домой…
Как бы мне хотелось, чтобы все было именно так. Но мне казалось, что скорее всего моя мама в это время сидит в своем любимом теплом кресле перед телевизором, забыв о моем существовании. А я в это время коченею здесь от холода и злюсь на весь белый свет.
Я понимаю, что если еще немного полежу, то просто-напросто замерзну. И никто даже не узнает где меня искать. Дедушка появится здесь лишь весной, когда растает снег… Будка станет склепом, где мне придется пролежать мертвому до конца зимы. От этой мысли стало не по себе, по коже забегали мурашки. Я не хочу умирать! Даже назло своей маме не хочу умирать!
Чтобы хоть как-то согреться, я решаю зажечь костер прямо в будке в большой бочке, которую дедушка летом использует для воды. Выбравшись наружу и собрав на огороде торчащие из-под снега сучья и обломки тепличных досок, я бросаю их в бочку вместе с газетой и поджигаю. Благо, дедушка всегда держит в запасе несколько коробков спичек и стопку прошлогодних газет. Газета моментально загорается, за ней огонь подхватывает сучья и доски. Я чувствую приятное тепло кончиками пальцев, протянутых к огню. Но уже через несколько минут мне становится нечем дышать, и я начинаю заходиться кашлем от едкого дыма. В дедушкиной будке дымовая труба не предусмотрена, и дым от костра скапливается под потолком, затем опускается все ниже и ниже, окутывая меня с головы до ног. Теперь меня подстерегает новая опасность – задохнуться или устроить пожар в дедушкиной каморке. Умереть от удушья или пожара мне также не хочется, как и не хочется замерзнуть насмерть. Поэтому я тушу самодельную печку, закрываю будку и… возвращаюсь домой.
Домой я добирался пешком. Сначала обратно по снегам-болотам, через многочисленные огороды, отделяющие меня от дороги. Потом часа два я шел по дороге в город, шарахаясь в сторону от проезжающих мимо автомобилей – ведь за рулем мог оказаться кто угодно. Мама мне часто рассказывала, когда я был маленьким, как похищают людей, просят за них выкуп, отрезают им уши и отправляют по почте родственникам, а потом и вовсе убивают. Несмотря на то что мне было уже тринадцать, я боялся вляпаться в одну из таких историй и быть похищенным каким-нибудь маньяком. К счастью, машины проскальзывали мимо меня, даже не пытаясь остановиться и спросить, не надо ли меня подвезти. Интересно, о чем думали водители, когда их фары высвечивали в темноте маленькую сгорбившуюся фигуру, ковыляющую по обочине дороги? Наверное, они думали, что это какой-то бродяга или беспризорник, и сами боялись со мной связываться.
Когда я пришел в город, там было также безлюдно. Единственное, что отличало городские улицы, засыпанные снегом, от огородов, – возвышающиеся серые здания да фонари, освещающие тротуар. Но и здесь я чувствовал себя жутко и спешил побыстрее добраться до своего дома. Снега насыпало немало, дворники начнут убирать его только утром, а пока я то и дело проваливался в сугробы и снежные ямы. Иногда мне казалось, что кто-то крадется за мной. Я оборачивался и не видел ничего подозрительного, кроме пустующих улиц и одиноких деревьев. Тем не менее на всякий случай я ускорял шаг, надеясь, что мой незримый преследователь – всего лишь плод моей фантазии.
Увидев свой дом в конце улицы, я чуть ли не бегом добежал до подъезда, с радостью отмечая, что в моих окнах горит свет – значит, мама еще не спит и ждет меня. Я долго звонил в дверь, а когда мама впустила меня, молча разделся и отправился в свою комнату спать, не проронив ни слова.
Весь следующий день я тоже промолчал. Мама не предприняла ни одной попытки помириться со мной, узнать, где я был полночи. Она весь день ходила хмурая, не обращая на меня внимания, словно это не я вчера вернулся домой. Я же старался как можно меньше попадаться ей на глаза и сидел, запершись в своей комнате. Так прошел день, а затем еще один, и лишь на третий день мы с мамой нашли в себе силы заговорить друг с другом и помириться. Но я так и не рассказал ей о своем ночном путешествии. А она так и не спросила, где я был.
