Мне повезло учиться в аспирантуре у N. Я долго добивалась этого, и, можно сказать, случай мне улыбнулся. Он был не только известным ученым, но и блестящим эрудитом, отличным руководителем, на которого я всегда мысленно равнялась. Я во всем старалась ему соответствовать. Я была не единственной его аспиранткой, и со всеми у него складывались не только профессиональные, но и дружеские, очень человеческие отношения. Мне казалось, он меня ценит, и мне очень хотелось приблизиться к нему и сохранить отношения даже после защиты.
Через год после нее ему должно было исполниться 60 лет, и в институте загодя стали готовиться к этой дате. Намечалось грандиозное празднование, но меня как-то не очень привлекали к подготовке, я сама предложила свою помощь. Я приготовила речь, купила собственный подарок для N., который, как мне казалось, он должен оценить, а вместе с ним – мое внимание, мое знание его привычек, мой юмор.
И тут я с удивлением обнаружила, что меня нет в числе приглашенных на банкет, так сказать, для узкого круга, для близких друзей, который должен был состояться после официальной части. Почти все его аспиранты разных лет там были, но некоторых не пригласили – в том числе и меня. Я была расстроена и сбита с толку! Он столько раз мне говорил, что я – одна из его лучших учениц, что он ценит мою целеустремленность и работоспособность… и вдруг… Я почувствовала… нет, даже не обиженной, а – отверженной, изгоем, обманутой в своих лучших чувствах. Я не могла поверить, что здесь нет никакой ошибки! Промучившись в сомнениях и расстройствах, я позвонила ему накануне празднования и в разговоре несколько раз упомянула, как много для меня значила работа с ним, как мне хотелось бы поздравить его лично, а не только официально, но… личного приглашения я так и не получила, сколько ни надеялась. Я была просто обескуражена! Он был такой значимой величиной в моей жизни. Я воспринимала его почти как своего Пигмалиона. И вот – я сама, как ни старалась, не значила для него ничего. Мне казалось, весь мой хорошо сбитый мир, мои ценности – все внезапно рухнуло и погребло под собой многое из того, что мне казалось незыблемым. Этот случай, хотя прошло уже больше пятнадцати лет, горит во мне… После него многое стало для меня незначимым. Он стал призмой, через которую я часто рассматриваю свои поступки и достижения.
Ольга Б., 45 лет
Биографемы и автографемы
Для различения единиц жизненного и экзистенциального опыта мы используем два основных термина – «биографема» и «автографема», добавляя к ним еще один – «мифологема», о котором будем говорить ниже.
Под биографемами (Р. Барт, М. Н. Эпштейн) подразумеваются актуальные «структурные единицы жизненного целого», которые личность сочла значимыми и необходимыми для фиксации и понимания своего существования в мире и осуществления необходимых ей социальных практик («дружба», «одиночество», «встреча», «болезнь», «война», «счастье» и т. д.). Располагая нужные биографемы в определенном временно́м и смысловом порядке, люди конструируют тексты, связанные с типичными для исторического времени и условий нормативными жизненными событиями и способами решения социально-возрастных задач. Большинство из них обычно опираются на прецеденты, архетипы, стереотипы, образцы текущих культурноисторических хронотопов, в них нечасто раскрывается какое-то очень уж значимое и специфическое содержание, самобытность личности рассказчика.
Ниже приведены фрагменты личных историй, содержащие распространенные биографемы.
* * *
Вот все говорят: «У ребенка должна быть полная семья, иначе не видать ему счастья, да и личных проблем впоследствии не избежать». А я скажу вам: «Глупости все это». Семья – это не столько люди, сколько отношения между ними. Для меня и брата семьей были фактически мой отец и дед. И это, я вас уверяю, была образцовая семья, лучше которой еще поискать надо.
Начну с того, что моего отца воспитывал фактически тоже отец: его жену, мою бабушку, когда отцу было всего три года, сбил автобус. Воспитывать его до семи лет помогала незамужняя сестра деда, которая тоже рано умерла. Дед был военный, вышел в отставку и больше никогда не женился, вообще женщин в дом не водил. Сыну – моему отцу – дал отличное образование, привил много полезных навыков и отличные жизненные принципы, хотя никогда не давил на него, не «воспитывал», не пытался выгнуть его личность в ту сторону, в которую хотелось бы ему самому.
Они с отцом всегда с удовольствием, взахлеб вспоминали совместные отпуска у моря, походы в лес, праздники, которые отец устраивал для него и его друзей. Они никогда не уставали друг от друга и до старости сохранили даже не отцовско-сыновьи, а какие-то дружески-партнерские отношения. Они всегда были заодно, понимали друг друга с полуслова. Не помню, чтобы они когда-то спорили или обижались друг на друга. Я бы сказал: они всегда были на стороне друг друга. Вот это и есть семья – всегда быть на стороне друг друга, уважать интересы близкого человека, хотеть жить для него, воспринимать его цели как свои. А делают это в семье мужчины или женщины – это, наверное, дело десятое.
Мой отец женился на своей однокурснице по большой любви в 22 года, через два года у них появился я, а еще через пять лет мама умерла родами, а на свет появился мой брат Андрей. Я ее почти не помню. Нас у отца и деда стало двое, и… история повторилась. Отец больше никогда не женился, хотя даже на моей памяти вокруг него крутилось много разных женщин. Но это, наверное, наша семейная традиция – мы все однолюбы, и мы с братом – не исключение. Конечно, мы с ним никогда и не знали, каково это – иметь мать, вообще что такое женщина в доме, но мы, видимо впрямую и не ощущали недостачи. Отец и дед как-то сумели заменить или восполнить женское влияние.
Мы всегда были обстираны и начищены, всегда аккуратно пострижены и отмыты до блеска. Отец с дедом оба умели готовить: еда была нехитрая, разве что по праздникам они нас старались чем-то удивить, но все всегда было очень вкусно. Дедова кулебяка просто таяла на языке, хотя, например, торты и печенье мы всегда покупали, он «специализировался» только на кулебяке. А отец умел печь ржаные лепешки с тмином, вкус которых я помню и сейчас. Мы учили языки, занимались борьбой, лыжами и модной тогда йогой, ходили в кружки и никогда не тяготились всем этим.
В доме всегда был порядок и дисциплина, но не военные, как вы могли бы подумать, а – домашние, уютные, повседневные. Каждый знал свои обязанности, никому не надо было напоминать, что и когда делать. Мы были – семья, команда, единое целое, в котором все части соединены на удивление правильно и точно. Вообще не припомню, чтобы нас когда-то наказывали, да мы и поводов особых не давали. А если и случалось что-то из ряда выходящее, об этом всегда говорили вместе – не нотации читали, а именно обсуждали, безо всяких истерик и упреков.
Отец всегда следил за нашим кругом чтения, благо у нас была и есть хорошая домашняя библиотека, выписывали толстые журналы, и мы устраивали семейные чтения по ролям (брату всегда доставались женские роли, и он сначала обижался, а потом свыкся), обсуждали то, что читали и смотрели, ходили в театр, у нас были абонементы в консерваторию и в кинотеатр повторного фильма… Не знаю, чего там мы были лишены… Мы чувствовали себя счастливыми все детство и юность. Нас понимали и… всегда были на нашей стороне. Они оба, и отец и дед, всегда были в курсе наших знакомств, а наши с братом друзья дневали и ночевали у нас дома и на нашей даче на каникулах, и никому никогда не было скучно. Так что для меня семья – это эти два человека: отец и дед.
