Любовь была взаимной, и даже сегодня, когда у меня за плечами счастливый брак и, в общем, благополучно прожитая жизнь, я уверена, что это и была моя судьба, настолько хорошо мы понимали и чувствовали друг друга, подходили друг другу как половинки одного целого. Лучше этого в моей жизни ничего не было. Сейчас я могу это сказать со всей определенностью. Нам было отпущено два с половиной года, и мы не расставались ни на день, совершенно не уставая друг от друга.
Это время стало моим последующим фундаментом, ресурсом на всю жизнь, оно задало мне образец идеальных отношений – ну если не идеальных, то таких, какие мне и были нужны. Не было бы в моей жизни Леши, она потом не сложилась бы так благополучно и счастливо.
В нем было что-то гармоничное, аристократическое, не суетное, а мудрое, упорядоченное. Наверное, болезнь, приближение смерти делали его таким? Во всем он хотел «дойти до самой сути» и меня довести до нее. Он был на три года старше меня, и у него были уже не по-юношески сформированные интересы, которыми он смог увлечь и меня, – современная история и политика Китая, Средневековье, американский джаз, итальянский реализм в кино, готическая архитектура, Бодлер и Рембо, Сартр и Эко… Я и сейчас все это люблю. И всю жизнь во мне текли подводные течения его интересов – к языкам, к фотографии, к русской философии, к Флоренскому, к театру… Но я даже не об этом хочу рассказать. Понятно, что любить человека, которому недолго осталось, наверное, выпало по жизни не мне одной. И я не об этом.
Я хочу рассказать вам о наших последних днях, которые стали для меня… даже не завещанием, а какой-то прочерченной им для меня траекторией… Не знаю, как это выразить. Он как будто заложил в меня программу жизни. Даже не программу, а какие-то принципы, символы, разметку. Не жизни «за двоих» или «за него», а той самой жизни «для меня», о которой я могла только мечтать. Он предусмотрел ее для меня лучше, чем я бы сделала это сама и даже чем мне было суждено. Вот, именно так. Понимаете? Я была его «номером один», он заботился обо мне и моей жизни с ним или уже без него так, как этого не делали даже родители, хотя мне здесь абсолютно не на что жаловаться.
Он был уже очень слаб, его жизнь врачи поддерживали не знаю какими усилиями, и последнюю неделю мы лежали, обнявшись, на его кровати, и он придумал называть это «нашими шепчущими днями»: медленно, с трудом он шептал мне в ухо, в глаза, в волосы все то, что оставалось еще невысказанным между нами. Я хочу сказать, что ни с кем в жизни я никогда так много и долго не разговаривала. Даже не так. Никто со мной ни до, ни после не разговаривал так, словно разговаривал с моей душой, с чем-то самым глубоким во мне и о чем-то самом важном для меня. Он видел меня насквозь, предчувствовал во мне все то, что я сама еще в себе не угадывала. Что-то феноменальное в моей жизни. Неповторимое и неизбывное. Вот сейчас вам об этом рассказываю и чувствую, как продолжаю любить его, верить, доверять, открываться куда-то внутрь для него, для отголосков его во мне. Наверное, это чудо моей жизни, если чудеса бывают.
И вот в эти «шепчущие дни» он мне, как провидец, рассказывал, какая я есть и буду, какой он меня видит, как, ему кажется, сложится моя жизнь, чего в ней не надо бояться и чего попытаться достичь… Он говорил мне, что надо сделать в жизни обязательно, как сложить себя, свои принципы и свою философию… Я не могу передать словами, что это были за послания, но они легли мне в память, на сердце – как тайная печать. А может, это и вообще были самые главные слова, которые мне надо было услышать в жизни. И прозвучали они рано, когда мне было чуть за двадцать… Он умер, так и не разжав объятий, и я долго лежала рядом, не желая признавать, что его больше нет, что наши «шепчущие дни» превратились в «молчащие». В каком-то смысле он поделился со мной своей жизнью…
Елена С., 55 лет
* * *
В моей семье было четверо детей, я – старшая и единственная девочка. Все братья были намного младше меня. Когда родился последний, Хенрикас, мне уже шел семнадцатый год. Родители часто оставляли меня присматривать за братьями, и всю свою юность я мучилась из-за того, что в то время, когда все мои подружки-ровесницы отправлялись погулять, на танцы или в кино, я могла выбирать лишь между тем, чтобы вовсе никуда не ходить или брать с собой Римантаса, Альгиса или Хенрикаса – и так всю жизнь, по очереди.
Братья были моими вечными спутниками, они всегда ошивались где-то поблизости, что бы я не делала, с кем бы я не была. Конечно, я их любила и привыкла ко всему этому, даже мои друзья и ухажеры принимали тот факт, что я почти никогда не бываю одна, но всему же есть предел, и я страстно мечтала уехать из семьи, освободиться от этих обязанностей, выйти замуж и жить самостоятельной жизнью. И наверное, из-за этого-то однажды и случилось то, что навсегда сломало мне жизнь. После случая, о котором я хочу рассказать, я навсегда осталась одна – сама по себе, как мне тогда и хотелось.
В тот год Хенрикасу исполнилось почти пять лет. Было воскресенье, и мы с моим парнем Яном собрались погулять на взморье. Дело молодое, и наши намерения совершенно не включали в себя Хенрика, за которым мама попросила приглядеть, пока она со старшими съездит в город в универмаг. Кажется, им тогда надо было купить школьную форму к новому учебному году, и с тремя шустрыми мальчишками ей, конечно, было не сладить, хотя Хенрику-то больше хотелось поехать с ними, чем гулять с нами по взморью. Его не взяли, он разобиделся на всех, гулять и вовсе не хотел, но деваться ему было некуда – пришлось пойти с нами.
Стоял август, было тепло, мы были влюблены, и, конечно, нам хотелось где-то уединиться. Мы старались отойти от брата подальше, целовались, стараясь, чтобы он не очень-то видел, что мы делаем. Он медленно, увязая в песке, сердито плелся позади нас, время от времени поднывая, чтобы мы остановились, присели или поиграли с ним… Но ни мне, ни тем более Яну было не до него. И когда мы дошли до «нашего места», я дала брату немного мелочи, чтобы он поднялся наверх и купил себе мороженое в маленьком магазине, дав нам возможность хоть сколько-то времени побыть наедине…
Раньше мне так не приходилось поступать, но тогда я решила, что ничего особенного не произойдет, если он поднимется и спустится к нам назад, дав нам возможность хоть сколько-то побыть вдвоем. Я ему строго-настрого наказала купить мороженое и сразу же вернуться к нам, никуда не сворачивая, и ждать нас в условленном месте. Уже тогда мне почему-то показалось, что Хенрик все понял – ну, что он нам не нужен… и не так уж ему хотелось этого мороженого… Но я была одержима стремлением выпроводить его, и он, грустно покивав мне своей светлой головенкой и зажав мелочь в кулаке, полез наверх… Не успел он скрыться из виду, как мы упали в объятия друг к другу… В тот момент я, видимо, забыла все… даже то, о чем нельзя было забывать ни за что на свете…
Когда мы очнулись, я почти сразу поняла, что прошло намного больше времени, чем мне казалось, и уж тем более, чем нужно, чтобы купить мороженое и вернуться. Но Хенрика в условленном месте не оказалось. Не было его и нигде поблизости. Он в принципе был послушный мальчик, и поначалу я даже не подумала, что с ним могло что-то случиться. Более того, я тогда даже посчитала, что он решил отомстить нам и где-то специально спрятался, чтобы попугать нас. Мы с Яном стали звать его, но безрезультатно. Меня охватила паника, мы стали бегать и искать его, спрашивая редких прохожих, не видели ли они маленького мальчика в коричневой вельветовой курточке…
