В то лето меня вместе с кем-то из двоюродных братьев положили на неудобных козлах в маленьких душных сенях, через стенку от кухни, где разговаривали отец с бабушкой. Я ворочался, никак не мог заснуть и, получается, подслушал их разговор. А разговор шел, как я быстро понял, обо мне: бабушка выговаривала отцу, что я нелюдимый, ни с кем не хочу водиться, что все мне не по нраву, что он, отец, сделал большую ошибку, согласившись, чтобы мать взяла меня в семью (к тому времени у меня уже были младшие сестра и брат).
Разговор был путаный, обрывочный, но из него я смог как-то заключить, что у родителей долго не было детей и, когда родами умерла мамина лучшая подруга, они с отцом усыновили меня. Потрясенный, я прокрутился на своих козлах всю ночь, а утром, сам не свой, стал приставать к отцу с расспросами. Отец, конечно, напрочь отмел все эти сомнения, сказав, что мне просто приснился дурной сон, чем-то отвлек меня от этих мыслей, но я про них не забыл. Наоборот, с этого времени стал как-то отчетливей подмечать свое несходство с родственниками и задумываться, как бы пошла моя жизнь, не попади я к ним, а живя в своей настоящей семье…
Это стало какой-то моей тайной жизнью. И чем старше я становился, тем важнее было для меня подчеркнуть это несходство. Я все делал вопреки: все кончали восьмилетку, я отлично учился все десять лет и, как медалист, поступил в университет, все курили, я не прикасался к табаку, все ходили на танцы, я любил читать и смотреть старое кино, все пели блатные песни под гитару, я полюбил классику…
Стыдно сказать, но я полжизни вел свое тайное расследование и на протяжении многих лет расспрашивал мать и бабушку о ее школьных подругах, пытаясь установить, кто же из них моя «настоящая» мать. Вот так я и выстроил себе «другую» жизнь, на которую равнялся, воображая, какой бы она была, кем бы я мог быть, если бы все было иначе… Не так давно я прочел в какой-то психологической книжке, что такие фантазии часто встречаются у детей, но, поразмыслив, решил, что мой случай все же особый.
Михаил Д., 59 лет
Личностные мифологемы, персональные апокрифы и индивидуальная субкультура взрослого человека
Но на фиксации жизненного и экзистенциального опыта работа сознания по упорядочиванию и интерпретации опыта не заканчивается. Назначение семантических единиц третьего вида – личностных мифологем – закрепление единиц экзистенциального опыта в персональных символических конструкциях, которые полагаются человеком подлинно существующими смысловыми элементами внутренней реальности. Они представляют собой своеобразный, почти закрытый, смысловой ресурс личности, позволяющий сохранять ее самобытность и строить вероятностно-возможностные варианты собственного «Я» и своего жизненного пути.
Введением термина «мифологема» гуманитарные науки обязаны по преимуществу К. Г. Юнгу, К. Кереньи, Дж. Фрезеру и Э. Кассиреру, хотя уже в 1918 г. П. П. Блонский в книге «Философия Плотина», развивая идею о том, что философия рационально перерабатывает мифологию, использовал понятия «мифологема» и «философема» почти в их современном понимании.
К. Леви-Строс в этих же контекстах говорил о мифемах – словах с двойным смыслом, одновременно принадлежащим к двум семиотическим системам (привычно-обыденной и мифологически-имволической). Появление личностных мифологем, апеллирующих к широкому пласту культурных ассоциаций и характеризующих персональную субкультуру человека, является важным элементом самопонимания и самоинтерпретации.
В самом общем смысле мифологема выступает как авторский образ, построенный на системе традиционных культурологических и литературных парадигм, известных человеку (образ красавицы, образ дурака, образ служения, образ дружбы, образ героя и пр.). В индивидуальном сознании такие единицы образуются посредством вторичной интерпретативной работы над автографемами с целью придания сверхзначимости отдельным эпизодам опыта, сделать их «воплощением» не просто некоторых существенных для человека событий, но и всей жизни, всей личности в целом, как писал Р. Барт, «я сам себе символ, сам являюсь происходящей со мной историей».
В мифологеме символически аккумулировано все то, что личность хочет знать и/или сообщать о себе и своей жизни, и в любой момент она способна развернуться в бесконечный ряд идентификаций, самосимволизаций и автонарративов. В консультативной практике мы встречали многообразные метафорические конструкции разной сложности и обобщенности, например: «Я – дитя-радость», «Я – московский простой муравей», «Я – иероглиф», «Я – фарфоровый слоник», «Я – туманность Андромеды», «Я – Бермудский треугольник», «Я – желтый цвет Ван Гога», «Я – колибри», «Я – суповая кастрюля», «Я – точка Омега», «Я – океаническая глубина», «Я – игла времени», «Я – пламенеющая готика», «Я – ходячее несчастье», «Я – экзистенциальный соблазн», «Я – облако, под которым кто-то был счастлив», «Я – ученая крыса», «Я – уходящая натура» и пр.
Наличие персональной субкультуры – части большой культуры, пристрастно отобранной и даже построенной личностью исключительно «под себя» и заметно отличающейся своим содержанием от преобладающего большинства – является важнейшим, если не определяющим, новообразованием взрослости. Она обнаруживает себя в самобытной стилистике личности – формах ее поведения и высказываниях, в манере общаться, в одежде, личных предпочтениях в музыке, книгах и пр.
Отметим, что расширение контекстов использования понятия мифологемы в целом отвечает современной социокультурной ситуации: если XX в. двигался в направлении демифологизации сознания, то сейчас наблюдается активный процесс его ремифологизации. Наличие собственного персонального тезауруса (от греч. θησαυρός – сокровище) как части персональной субкультуры помогает человеку найти в окружающем мире прочные ориентиры для осмысления своих поступков, мотивов, желаний посредством обращения к архаической, но цельной картине мира, когда-то даваемой религией и мифологией. Индивидуальный тезаурус представляет собой своеобразный личностный словарь, совокупность необходимых сведений, понятий и значений, описывающих значимую для данного человека часть реальности и интуитивно определяемую им как «это мое» или «это – не мое».
Мифологемы могут становиться эмоционально-когнитивными центрами личностных апокрифов (от др. – греч. ἀπόκρῠφος – скрытый, сокровенный, тайный) – неких сверхважных для человека историй, воспринимаемых им неразрывно от собственной жизни и личности, как ее идентификационно-сущностные части, воплощающие для него «необходимость себя». Они включаются в повествование при доверительной, важной для человека коммуникации, поскольку составляют центр самовосприятия, своеобразную экзистенциальную «Я-парадигму», внутреннее правило, в соответствии с которым осознается собственное «Я».
Тем не менее эти истории создаются на основе уже существующих и лишь опосредованно принадлежащих опыту рассказчика случаев и происшествий, в которых он усматривает не первоначальный, но иной и – главное – адресованный именно ему смысл. Это могут быть прочитанные, наблюдаемые и т. п. истории, взятые субъектом в качестве персональных прецедентов (от лат. praecedens – предшествующий), поскольку их содержание затрагивает его сущностное содержание – представления о себе, желания, «образы Я», самоидентификации и пр.
