Созданные на этом уровне личные истории также практически не проговариваются для других, используются только для общения с самим собой, хотя не исключено, что в глубоко интимных, экзистенциальных вариантах коммуникации (любовной, религиозной, предсмертной) человек делает попытку открыть душу другому, выговорить себя и свою жизнь для другого.
2. Уровень прецедентов. Чтобы быть понятым другими, человеку приходится прибегать в рассказах о себе к прецедентам – существующим в культуре и знакомым другим сюжетам. Основные процессы, определяющие биографирование на уровне прецедентов, – аналогия, экспектация, ретроспекция, антиципация.
Аналогия, процесс узнавания себя во внешних культурных образах и текстах, чувство внутренней смысловой близости происходящего с чем-то известным и уже пережитым другими, – мощное орудие идентификации, часто куда как более сильное, чем «голос самости»: порой «я чувствовал…» когнитивно приравнивается к «я должен был чувствовать…», и различение «своего» и «своего чужого» совсем исчезает, поскольку прецедент, подкрепленный переживаниями множества других людей, кажется более достоверным и точным, чем свой собственный опыт.
Целью биографирования на этом уровне является упорядочивание и связывание результатов авторефлексии и самоосознавания через их соотнесение с похожими случаями, уже зафиксированными в прошлом как общезначимые и отвечающие на большинство вопросов, задаваемых о себе и смыслах своей жизни. Собственно бытийная автобиография постепенно начинает трансформироваться в событийную, и ее уже можно рассказывать внешнему слушателю и получать обратную связь.
Во многом это достигается ретроспекцией – внутренним обзором основных вех прожитой жизни под тем углом зрения, который определяется сегодняшним состоянием «Я», достижениями, установками и сменившимися ценностями, целями и стратегиями жизни. Также личность нередко прибегает к антиципации, то есть в рефлексии исходит не столько из настоящего момента, сколько из желаемого и кажущимся обязательным для его жизни будущего («все влюбляются, когда-то и меня настигнет любовь», «у всех есть семья, будет и у меня»). В этом случае, предугадывая, предвосхищая, что нечто в жизни обязательно должно произойти, человек просто ждет этого и готов принять за сбывающийся прецедент первое попавшееся похожее на него событие (так часто бывает с любовью, ведь не зря Р. Барт говорил, что люди влюбляются, потому что читали об этом в книгах). Ретроспекция и антиципация немного иначе упорядочивают, переструктурирует прожитые эпизоды жизни, придавая им слегка «пророческий» характер, призванный убедить себя и других в том, что все в жизни происходит не случайно.
Иногда прецеденты кажутся настолько достоверными и точными, что собственное переживание полностью заменяется прецедентным описанием, закрывая его для дальнейшей рефлексии.
Принятый личностью прецедент порождает новый порядок систематизации индивидуального опыта: собственные переживания отступают на второй план, а на первый выходят экзистенциальные ожидания (экспектации), заставляющие субъекта надеяться, что содержание его жизненного опыта будет и дальше соответствовать принятому прецеденту.
Экспектация при сопоставлении с реальными жизненными коллизиями может реализоваться в трех вариантах (Богин, 2001).
1) она оправдывается, и некоторые события, предусмотренные прецедентами, реально происходят в жизни субъекта («должен был когда-то влюбиться и влюбился прямо по-книжному», «должен был отомстить – подвернулся случай, и я отомстил» и т. д.);
2) она не оправдывается («ждал любви – она так и не пришла», «думал, что способности и усердие в работе будут вознаграждены, а жизнь не удалась» и пр.);
3) она оправдывается, но ее результат оказывается неожиданным и вызывает у человека эффект «остранения» (согласно В. Б. Шкловскому, остранение – это своеобразное восприятие хорошо известного человеку предмета, события как неизвестного, словно бы впервые увиденного: «знаю, но не узнаю»), и нарушения экспектаций родственны эффекту фрустрации: «я ждал любви, она пришла, но без взаимности», «нравилась профессия, получил ее, но ничего в ней не смог достичь, потому что к ней не обнаружилось никаких способностей в сравнении с другими» и т. д.
На этом уровне важную роль играет намерение самого человека установить и наладить правдоподобное соответствие между собственной жизнью и рассказом о ней, собранном из прецедентов «большой культуры». Автобиографические тексты, выстроенные на уровне прецедентов, как правило, архетипичны и не вполне оригинальны; они содержат повторяющиеся мифемы/мифологемы и в целом несколько уклоняются от реальных эмоций и когниций человека (навязывают им собственную внутреннюю логику). Автобиографический рассказ теряет персонализированные детали ради отражения в тексте общих значений и по мере удлинения требует все более высокого уровня корректирующей ретроспекции.
Тем не менее прецеденты помогают человеку «перевыражать» (термин Г. И. Богина) свою аутентичность, говорить о ней на уже существующем языке, что позволяет лучше ориентироваться в ней.
3. Уровень метафоризации (символизации). На этом уровне автобиографический текст «отлаживается» с помощью индивидуальных смысловых аттракторов (эпизодов и характеристик, которые нравятся самому субъекту). В этом качестве выступают определенные персонажи, сюжеты, фабулы и даже отдельные их фрагменты и характеристики.
К примеру, это такие «Я-метафоры», как «Робин Гуд», «неприступная крепость», «воплощенные скромность и трудолюбие», «бескорыстный благодетель», «молчаливый герой», «всеобщий помощник», «неудачник», «скромная умница», «последний Дон Кихот», «бабочка, свободно порхающая по жизни», «карающий меч правосудия», «светская львица», «вечный скиталец, бродяга», «Фродо», «стрела, летящая точно в цель» и др. Метафоризированные (символизированные) «Я-образы» вполне нравятся их носителям, культивируются в сознании и поведении и «притягивают» определенные единицы опыта к своему «ядру», формируя круги чтения, интересов, общения и индивидуальный стиль жизни.
Приняв «Я-образы» за основу, человек далее именно под них начинает «выравнивать» и именно с ними согласовывать остальные эпизоды выстраиваемой биографии. Со временем излюбленные сюжеты и идентификационные образцы, сжавшись до метафоры, начинают выполнять в биографировании системообразующую и смыслообразующую функцию. Например, герои греческих мифов, сказочные богатыри, персонажи военных книг, разведчики, космонавты, пограничники, путешественники и первооткрыватели, мореплаватели, пионеры-герои, персонажи гайдаровских книг и пр. сжимаются сознанием до обобщенного концепта, воплощенного в некоем инвариантном внутреннем образе, получающем имя, понятное человеку и воплощающее в себе для него все содержание известных ему прецедентов.
Особенно значимые метафоры онтологизируются в сознании человека, подчиняя себе и биографическое повествование; человек начинает отождествлять себя не столько со своей подлинностью, сколько с принятым на себя социокультурным образом. Здесь человек уже не «перевыражает», а переструктурирует, «пересоздает» (термин Г. И. Богина) свою собственную биографическую реальность с помощью тех метафор и символов, с которыми он себя отождествляет. Таким образом, метафора способна создавать новые смысловые центры в биографическом нарративе, способствуя индивидуальному мифотворчеству и созданию новых метафор.
