– Назначенные в ней линейные укрепления, как вами указано, наименовать, как благоугодно будет, и чтобы все оные окончены были строением будущим летом, для чего хотя третью часть войск, отряженных на закрытие их, употребить в работу оных с зарплатою каждому по пяти копеек в сутки и на то ассигновать сумму.
– Об этом мы подумаем, – перебила Екатерина. – Построение сей Линии, заселение войск и командование оными мы под вашим управлением возложим на астраханского губернатора Якоби, как испытанного уже в пограничных делах начальника. Напоследок разъясните, ваше сиятельство, значение крепости на Ташле. Она вблизи Кубани. И не будет ли подвержена особым нападкам черкесов?
– Осмелюсь утверждать, что это учтено. Именно здесь мы строим три крепости, особо укрепляя границу. Эта крепость под номером восемь на вершине Егорлыка. Будучи первою крепостью к Черному лесу, прикрывает общий с крепостью № 7 проход между Калаусскими вершинами и Черным лесом. А крепость под № 10 должна быть самою важною, потому что при ней, как три главные вершины рек, так три дороги к Кубани, Азову и Дону имеются.
– Вот ее и назовите Ставропольской, – повелела Екатерина.
– Будет исполнено, Ваше Императорское Величество. Около оного места лес под Егорлыком кончается, и хотя вниз по оному всегда корм и вода хороши были, однако, по недостатку леса, селению быть там трудно и по сей причине назначаются форпосты от оной крепости и до самого устья речки Егорлыка. Места под редуты намечены.
– То бишь до границы Области войска Донского? – уточнила императрица. – А как продумана коммуникация?
– Дорога коммуникационная из Моздока может быть прямо на Можары и Цимлянскую станицу, а оттуда через Казанскую станицу и Воронеж до Москвы, и сия дорога от Моздока станет не более 1400 верст. Следовательно, убудет против нынешнего расстояния более 500 верст! Другая же дорога может быть по крепостям до Черкасска и Азова.
Повелев всем присутствующим, кроме Потемкина, оставить кабинет, Екатерина придвинула к себе папку с докладом, увенчанную имперским гербом, и написала на титульном листе: «Быть по сему». С этой минуты документ обретал силу и значение ее указа.
– Доволен ли, сударушка? – улыбнувшись, спросила она отставного фаворита и верного соправителя Державы.
– Точно гора с плеч, – признался Григорий Александрович. – От злого соседа чем крепче забор, тем лучше.
– На ужине повидаемся, – предупредила Екатерина и, благодарно глядя исподлобья, протянула руку для поцелуя.
Потемкин наклонился над столом, прикоснулся губами к прохладной коже, отдающей ароматом розового мыла. И не ощутил ни в ладони императрицы, ни в своей душе былого трепета. Страсть уходила безвозвратно. Но родство душ становилось еще сильней, необходимей друг другу…
6
Сотника Ремезова вызвали в войсковую канцелярию на исходе июня. Накануне вечером они с Мерджан косили на своем наделе сено, ворошили давешние валки, готовились перевозить копицы поближе к своему подворью. Усталые, истомившиеся на солнцепеке, возвратились они домой, а тут – на тебе! – Устинья Филимоновна в тревоге. Сказывал вестовой, что собирают козаков в полки.
И действительно, принес Леонтий грустную весть. Его зачислили в полк, отправляющийся в Астраханскую губернию. Судя по тому, что войсковому атаману Иловайскому ордер по этому случаю прислал сам главнокомандующий козачьими войсками Потемкин, дело предстояло нешуточное. На сборы козакам отвели ровно неделю.
Мерджан, выслушав мужа, едва удержала слезы. Однако душевную смуту подавила она решительным желанием завтра же, оставив все прочее, отвезти сына, крещенного Демьяном, в Ратную церковь, чтобы отслужили молебен Иоанну-воину.
– Так обычай требует, – заявила Мерджан, предупреждая возражения мужа и свекрови. – У него прорезались зубки, и два годика исполнилось.
– Любо, – согласился Леонтий, тронутый тем, что его жена рассуждает как исконная козачка. – Съезжу к настоятелю, упрошу.
И малыша на зорьке подняли с постели, хныкающего от того, что не выспался и что кусают комары, принарядили, усадили в козацкое седло и повезли на строевом коне к церкви. Леонтий вел Айдана в поводу, а жена-любушка шла чуть позади, придерживая козачонка за свисающую с седла ножку. Впрочем, в седле он чувствовал себя вполне надежно – отец уже много раз катал его по улице одного.
Священник окропил будущего воина и родителей святой водой, прочел молитвы, в которых обращался к Иоанну-воину, святому всех козаков, чтобы двухлетний Демьян вырос крепким и храбрым козаком. И на удивление, малыш за всю дорогу и в час молебна ни разу не заплакал. Был молчалив и серьезен, как старичок.
В прощальную ночь ни Леонтий, ни Мерджан не сомкнули глаз. Не могли насытиться друг другом, предчувствуя долгую разлуку. А на третьих кочетах, когда забрезжило в окошке, он встал и вышел напоить коня. С Дона тянуло сыростью и запахом подросшего камыша. Доносились крики казарок. Где-то в займище утреннюю побудку играли журавушки. «Видно, надолго уеду, – с грустью размышлял Леонтий, наблюдая, как его конь осторожно выцеживает из деревянной бадьи колодезную воду. – Сказывал атаман, тронемся двумя полками. Никак с калмыками или кабардинцами неуправа вышла. А силенок у войска русского не хватает. А войне там, на Кавказе, конца-краю не видать. Сто разных наций, и перемешаны между собой. Как их в разум ввести, к миру приучить?»
Мерджан уложила в переметную суму харчи, смену белья, портянки, нитки с иголкой, кусок сваренного ею мыла. Она всячески отвлекала себя делами, пытаясь не думать о том, что курень без любимого опустеет. Устинья Филимоновна, с трудом волоча больные ноги, хлопотала у надворной печи, разжигая ее дровами. Подождав, пока невестка подоит корову, она велела ей зарезать молодого кочета и сварить свое ногайское кушанье – шулюн. А сама улучила момент, когда сын чистил коня, и подошла к нему.
– Ты, Леонтьюшка, послушай, а сам не перечь… Слабею я, сынок, с каждым днем. Марфушка обабилась, мне не помощница. Ягода, да в чужой корзине… Бог весть, свидимся ли ишо, дождусь ли… Буду всех святых молить, чтоб оградили тебя от пули и сабли вострой! А ты, Леонтий, сам себя обороняй. С умом воюй. Не рвись в пекло, как дед и батька твой. Оба головы сложили! А ты у меня один …
Мать всхлипнула, и Леонтий поспешил обнять ее.
– Занапрасно не журитесь, маманюшка, – ласково упрекнул он, гладя ее по голове. – Не впервой на службу уходить. Бог даст, возвернусь. А вы тут себя сохраняйте. Особо не усердствуйте! Довертесь Мерджан.
– Да рази ж я против того? Она баба хорошая. С уважением ко мне. Все одно, сыночек, без тебя нету покоя…
– Как там сложится, не ведаю, да и гадать нечего. Ждите!
Устинья Филимоновна вздохнула, как бы отрезвленная этим одним простым словом.
За городком, на козачьем плацу трубачи дуванили сбор.
Мерджан в поводу вывела лоснящуюся боками козацкую лошадь, не пожалев дать ей в дорогу полпышки. Мимо по улице рысили в свои полки призывники. Они сверху поглядывали на то, как домашние провожают служивого – много слез али нет? Леонтий сердился, замечая это, и не стал тянуть. Поцеловал мать и Мерджан, стоящую с Демьянкой на руках, и взлетел в седло, брякнув ножнами о стремя.
