— Рекс, а что в номере с другой стороны?
— Думаю, то же, что и здесь, — ответил шериф.
— Скорее всего, за дверью ванная, — высказал идею начальник
полиции. — Отель спроектирован так, что ванная комната расположена между
номерами. Можно взять номер с ванной или без нее. Поскольку с этой стороны
ванной нет, вероятно, она за другой дверью. В этом номере только умывальник.
Кстати, там его бритвенный прибор.
Селби осмотрел умывальник и стеклянную полочку над ним. На
полочке лежал помазок, щетина которого истерлась от интенсивного употребления.
Кроме помазка там находились безопасная бритва, тюбик крема, зубная щетка и
коробка с зубным порошком. Селби без всякого интереса проинспектировал ручку
двери, ведущей в закрытую ванную комнату. Он повернул ее со словами:
— Посмотрим, открывается ли дверь с этой стороны? — и тут же
резко бросил: — Постойте, ведь эта дверь не заперта. Кто-нибудь уже пробовал ее
открывать?
— Не думаю, — ответил Ларкин. — Коридорный сообщил Кашингу,
и тот распорядился, чтобы никто ничего в номере не трогал.
— Почему же Кашинг не прошел через триста девятнадцатый? Ему
не надо было бы ломать замок, следовало лишь открыть дверь.
— Думаю, потому что номер был занят, — сказал Ларкин. —
Кашинг мне сказал, что триста двадцать третий свободен, а в триста
девятнадцатом кто-то живет.
Селби кивнул в ответ.
— Хорошо, я отправляюсь в офис. Кажется, здесь мне делать
больше нечего.
Раздался стук в дверь триста двадцать первого номера.
— Кто там? — поинтересовался Брэндон.
— Гарри Перкинс, коронер.
— Проходи через триста двадцать третий, Гарри. Через
несколько секунд в дверях возникла долговязая фигура коронера.
— Мы слегка осмотрелись здесь, Гарри, — начал объяснять
Ларкин. — Ты был на похоронах, а нам хотелось разобраться, что же произошло.
Похоже, снотворное подействовало на уже барахливший насос. Особых ценностей у
покойного нет. Имеется примерно сотня, что покроет твои расходы на подготовку
тела к отправке. Шериф уже телеграфировал жене. Может быть, ты тоже пошлешь телеграмму
и спросишь, не желает ли она воспользоваться твоими услугами?
— Прости меня, Гарри, — сказал шериф, — я не знал, что ты
хотел бы телеграфировать сам.
— Никаких проблем, — ответил коронер.
Он подошел к постели, с видом профессионала посмотрел на труп
и спросил:
— Когда я смогу его забрать?
— В любое время, — ответил Ларкин. — Шериф согласен?
Брэндон вопросительно взглянул на Селби, тот кивнул и
сказал:
— Я отправляюсь в офис.
— На машине? — поинтересовался шериф.
— Да. Увидимся позже.
Глава 3
Дуглас Селби разделался с письмами, не терпящими
отлагательства, которые накопились на его рабочем столе, сходил в кино и улегся
в постель с детективным романом в руках. Читая таинственную историю, Селби
вдруг понял, что она имеет к нему самое прямое отношение. Убийство перестало
быть для него отвлеченным техническим приемом, когда автор использует труп как
стержень, на который нанизываются тайны. Почему-то его мысли вернулись к
застенчивому маленькому пастору, который так тихо лежал на койке в гостиничном
номере. Селби с шумом захлопнул книгу. Какого дьявола, подумал он, этот
скромный человечек после смерти стал таким настырным? При жизни пастор с его
устоявшимися привычками, стремлением держаться в тени с таким видом, как будто
он в чем-то виноват, никогда не заставил бы Селби задуматься о нем. В лучшем
случае он мог вызвать насмешливое любопытство.
Селби гордился собой, гордился тем, что любит жизнь, что его
считают бойцом с горячей кровью. Он знал, что вступил в битву за место
окружного прокурора главным образом из-за азарта самой борьбы, а вовсе не
потому, что жаждал заполучить пост и уж тем более связанное с ним жалованье.
Безусловно, ему не были чужды и гражданские устремления, он замечал, что
городские власти заражены микробами коррупции. Он чувствовал, что
налогоплательщик жаждет перемен. Конкретно против Сэма Роупера не было никаких
доказательств, однако существовала масса подозрений и догадок. Ходили
неприятные слухи, постепенно они доросли до такой степени, что стало ясно —
время требует нового лидера. Вождя, который бы сумел возглавить борьбу. И то,
что лидером оказался Селби, было результатом его желания бороться, а вовсе не
стремления усовершенствовать администрацию графства.
Селби выключил свет и попытался уснуть. Но мысли о том, что
он видел сегодня в номере гостиницы, упорно не оставляли его. Вопреки его
желанию перед ним проплывали находившиеся в номере предметы, как будто в них
содержался ключ к каким-то неприятным выводам. Он припомнил дедуктивные методы
героя детективного романа, и в результате тревожные мысли полностью захватили
его. Селби взглянул на часы. Время приближалось к полуночи. Он сделал еще одну
безуспешную попытку заснуть, но и в легкой дремоте память воскрешала
застенчивого маленького человечка, который заманивал к себе сон с помощью
лекарств.
В половине первого Селби окончательно смирил свою гордыню и
позвонил Рексу Брэндону.
— Рекс, — сказал он, — наверное, ты будешь смеяться, но я не
могу уснуть.
— Что случилось, Дуг?
— Я не могу избавиться от пастора.
— Какого пастора?
— Ну, того, которого мы нашли в гостинице.
— Что же в нем такого, если ты лишился сна?
— Не могу понять, почему он забаррикадировал дверь,
выходящую в коридор, и не удосужился проверить дверь, ведущую в ванную триста
девятнадцатого номера.
Брэндон, кажется, не мог поверить, что прокурор говорит
серьезно.
— Господи, Дуг, ты по-настоящему беспокоишься или просто
решил подшутить надо мной?
— Я абсолютно серьезен.
— В таком случае забудь об этом. Человек помер от избытка
снотворного. Пилюли, которые он принял, были в картонной коробке. Перкинс, наш
коронер, в свое время был аптекарем и знает это лекарство. Маленький пастор
принял слишком много, и сердце не выдержало. Рано или поздно оно не выдержало
бы в любом случае. Снотворное лишь ускорило неизбежное. Вот так.
— Но почему он не только закрыл замок, но и забаррикадировал
дверь?
— Человек не привык путешествовать. Может быть, впервые за
многие годы пастор оказался так далеко от дома.
Но Дуг настаивал на своем:
— А как тогда объяснить брюки, прижатые ящиком комода? Это
старый трюк опытных коммивояжеров. Ни один человек, который редко покидает
родной очаг, не сделал бы этого.
