«В большой комнате, украшенной обычными официальными портретами, за красным столом с зерцалом, сидят члены присутствия в мундирах и орденах, и перед ними ставится испытуемый…» – живописует начало экспертизы увлекательная книга.
– Испытуемый, говорю, ставится! – пояснил я окружающим с лукавинкой своей прелестной. – А енералы и прочие уважительные члены на него, сталбыть, любопытствуют. Понимают, что танцевать можно будет начинать только тогда, когда старая мартышка в клетке засмеётся. Навроде как, говорю, у нас в доме, родненькие. Только праздничней.
374-я статья Уложения о наказаниях Российской империи (Т. 10. Ч. 1) настоятельно требовала «строгого рассмотрения ответов на вопросы, до обыкновенных обстоятельств и домашней жизни относящихся».
Помню, у меня спросили в 1987 году при выписке из госпитального учреждения, в которое я попал, случайно ударившись головой об утюг: «Кто является генеральным секретарём компартии США?» – «Рейган!» – ответил я, маршируя на месте. И был немедленно выпущен на волю, в божий свет, унося тайну товарища Гэса Холла с собой.
Подозреваемых в безумии в Санкт-Петербурге (тогда таких подозреваемых в Северной столице старались как-то выявлять и учитывать) опрашивала строгая комиссия.
Обратимся к моей нынешней настольной книге:
«Помимо членов врачебного отделения губернского правления, в освидетельствовании принимают участие остальные члены присутствия: губернатор, вице-губернатор, председатель окружного суда, окружной прокурор и сословные депутаты…»
Вот почему сейчас не так? Я, может, тоже хочу обомлеть от внимания со стороны губернатора и вице-губернатора, я тоже хочу нежно посмотреть на прокурора и областного судью, приседая и разводя руки, я хочу привлечь внимание наших сословных депутатов, прыгая на одной ноге перед зерцалом.
Активное участие в освидетельствовании сумасшедших принимал известный санкт-петербургский психиатр Б-в. Владимир Михайлович Б-в в 1894 году был членом медицинского совета министерства внутренних дел. Из стажировки в Париже у доктора Шарко Владимир Михайлович вернулся признанным учёным, который «многократно критиковал другого ученика Шарко – З. Фрейда. Но вместе с тем способствовал проведению теоретических, экспериментальных и психотерапевтических работ по психоанализу».
Ещё из Парижа В. М. привёз привычку приглашать к себе на день рождения, рассылая приглашённым свои фотографические карточки, на которых исследователь был изображён обязательно в форме чиновника министерства и со всеми орденами и регалиями. Я теперь тоже так буду делать, кстати. Такая фотокарточка позволит гостю не ошибиться с подарком.
Сам В. М. Б-в ставил диагнозы очень просто: «…ограничивался двумя-тремя вопросами, а затем тоном непререкаемого авторитета изрекал, по обыкновению закрывая глаза: «Болен». Автор книги называет такое поведение врача «лаконизмом».
Через горнило санкт-петербургской комиссии по идиотам пройти было, с одной стороны, очень непросто, с другой же стороны, крайне интересно.
На странице 62-й моего любимого труда указывается случай направления на освидетельствование мужем своей жены. Потенциально слабоумная жена при себе имела заявление мужа о том, что она «любит нравиться и кокетничать, довольно ленива, имеет привычку плакать, а став на молитву, молится беспорядочно и суетливо». Такой опаснейший случай комиссия из губернатора, вице-губернатора, окружного прокурора, окружного судьи, сословных депутатов и комиссии специальных врачей рассматривала очень тщательно на протяжении трёх заседаний. В этот раз врачебной ошибки избежать удалось! Женщина была признана душевнобольной, хвала Иисусу!
В трёх кварталах от места проведения освидетельствования террористы собирали бомбы и лили по нитке нитроглицерин в колбы.
Страница 56-я содержит ещё более убедительный факт прогрессивной поступи российской психиатрии. На заседании комиссии рассматривалось дело мещанки К-ной, которая завела себе любовника. Небывалый факт заведения себе любовника был подкреплён заверенным властями прошением детей К-ной, в котором просилось установить над мамашей опеку из-за того, что «сироты боятся умаления доходов от содержимых матерью портерной и публичного дома». Диагноз старой мещанке вынесен был немедленно – старческое слабоумие, «не мешающее, впрочем, отправлению промысла».
Девица Д.-С. преследовала одного из великих князей письмами, «полными тонких замечаний и остроумия». Признана здоровой. Письма переданы в архив окружного суда.
Поручик в отставке Витковский. Повод для освидетельствования: «побитие извозчика и громкое пение в Зимнем саду, сопровождаемое дракой». На каверзные вопросы психиатров отставной поручик отвечал довольно связно, а в конце произнёс речь, которую трудно не воспроизвести в значительном отрывке: «Я, господа, малый решительный и просто не знаю, куда мне девать силы и голос: хоть я и дурак, потому что ничего не брал по службе, когда все воруют, но не могу позволить оскорблять себя. Поэтому люблю треснуть… Извозчик мне загрубил – вот я и ткнул его носом лошади под хвост. Если это неправильно, то пусть меня мировой судит, а только за что же меня в больницу отправлять?! Я – буян, а не сумасшедший! Голова у меня на месте, да и в голове всё на месте, а вот сил – девать некуда!»
Отдельная тема – это диагнозы комиссии под рубрикой «мания преследования на эротической почве». При рассмотрении таких дел в зале дежурила бригада акушеров-гинекологов, прибывавшая в поддержку коллегам-психиатрам. Только кто из дам, приведённых родными, например, заявит, что «она-де нормальна, но подверглась насилию со стороны гвардейского офицера одного из полков, расквартированных в Петергофе», как её тут же волокли в специальную комнату, где в присутствии прокурора осматривали. И не дай боже, если «девушка на вопросы присутствия отвечала с большим возбуждением» или даже «забывая первоначальные объяснения»! В таком случае даже губернатору становилось ясно, что перед комиссией выкаблучивается опасная больная, требующая строжайшей изоляции.
Профессор Санкт-Петербургской духовной академии попал в поле зрения специалистов губернского правления практически случайно. Во время путешествия на пароходе «Лифляндия» в Стокгольм профессор трижды бросал за борт боцмана Вахрюту. А на заседании кротко сообщил, что «его в тот момент подменили, по обыкновению. А до этого случая даже трижды хоронили вместо него посторонние трупы». Профессора увели.
Жаль, что в составе комиссии не было должности поэта-протоколиста. На странице 102 для многих поэтических душ и сейчас найдётся много интересного и будоражащего. Чиновник министерства иностранных дел, задержанный полицией «за меланхолию и утверждения об общении с Богом», описывал в правлении посещение ада. Губернатор, перегнувшись через стол, задал вопрос: «Что там? Сковороды, верно, лижут да в огне горят?» И вообще вся комиссия как-то подобралась телами. «Нет, ваше превосходительство, сковороды существуют в грубом воображении тёмного народа, а душа сгорает внутренним огнём и страдает. Вот, например, в фонаре горит огонь и освещает ночью всякий разврат и мерзость, а может быть, это чья-то душа пылает и мучится, видя всю здешнюю неправду и преступления», – ответил подозреваемый в меланхолии.
