Скука.
Со скукой министр справился бы, но государь притомился читать всякие ужасы в стиле Кинга про реальную жизнь.
Например, дворянство Дмитровского уезда избрало себе уездного предводителя. Новый уездный предводитель дворянства по фамилии Тютчев находился под судом и «под строгим присмотром как губернского предводителя дворянства, так и полиции». Лидера уездного дворянства обвиняли в краже у помещика Жекулина борзых собак, причинении побоев священнику, в порубке чужих лесов, в набегах на соседних помещиков с целью грабежа и всяком таком по мелочи. Содержал Тютчев притон разврата, владел питейным заведением, где торговал самогонным алкоголем, организовал себе банду из беглых крестьян и дезертиров, руководил этим преступным сообществом и скучать никому не давал.
На Тютчева подали жалобу. Сам губернатор отказался его утверждать в почётной должности уездного предводителя и грозно встал из-за стола, надевая боевую фуражку.
Губернатор вместе с воинским начальником начали ловить тютчевскую шайку: засады, перестрелки в ельнике, ночные вылазки. Казалось бы, всё! Государство навалилось на помещика Тютчева, и ему наступает полный конец, раскаяние и высылка в Якутск.
Ага… Тютчев, пока его партизаны держали лесную оборону, объехал поадресно всех жалобщиков. Неспешно входил в залу, где мышино притаился кляузник, обводил взглядом ценные предметы и спрашивал негромким выразительным голосом, взводя пистолетные курки: «Есть ли предел человеческому коварству? Ты зачем же на меня жаловался, любезное мне сердце? Неужели хочешь увидеть меня в моём истинном обличье?! Ты вот что, ты давай исправляй положение – пиши сей же час бумагу, что меня ты оклеветал, находясь в помрачении! Отпиши до тонкостей, какой я славный человек и прекрасный сосед, чтоб в Петербурге всех вштырило от несправедливостей, чинимых надо мной этим губернатором и его коррумпированной шайкой!»
Вытирая под собой натёкшее батистом, хозяин чистосердечно писал на заготовленной заранее бумаге, что всё – ошибка! Тютчев – прекрасен!
С ворохом подобных од Тютчев отправился в Петербург искать справедливости. А к переметнувшимся жалобщикам приезжал уже впавший в азарт губернатор с воинской командой, вытряхивая из волос лесной хлам ночных засад и выковыривая сучки из неожиданных на теле мест.
С привычным батистом двурушный хозяин встречал новых гостей. Губернатор и воинский начальник, пока их команда отлавливала по двору пропущенных Тютчевым кур и поросят, подступали к изменнику и, держа за грудки, спрашивали о причине столь итальянской непоследовательности действий.
Например, зажали они в углу помещика Анненкова, кстати говоря, действительного статского советника, тот и запричитал, что отказать Тютчеву не мог, потому как это было бы невежливо, бумагу о том, что Тютчев хороший, да, подписал, но очень просит, чтобы Тютчева скорее арестовали и не выбирали в уездные предводители благородного сословия, потому что Тютчев этот – изверг и антихрист, а бумагу в Петербург подписал, да, не отрицаю, из вежливости. Вот так и резвились всем уездом.
Так что сказки про скучную провинциальную жизнь в России следует отмести. Жизнь в российской провинции ждёт ещё своего Серджо Леоне или даже Тарантино с Гаем Ричи.
Да бог с ним, с Тютчевым, его потом зарезали по случайности в Тамбове, когда он у уланского офицера семь купленных для полка коней увёл.
Вернёмся к Александру и Державину.
Немного утомившись от мечтаний, Александр попросил своего министра юстиции навести порядок в Калужской губернии. Все материалы против калужского губернатора были собраны, злоупотребления доказаны, давай, государь, отлучай губернатора Лопухина от должности сециальным указом!
Но это ведь так неизящно… Скажут, вот, царя себе нашли, а он губернаторов снимает!
Нет! Александр решился на отважный шаг: послать снимать губернатора министра юстиции и поэта Г. Р. Державина (1743 года рождения). К моменту разговора с Александром пииту было под шестьдесят, он страдал всеми возможными недугами, включая неизбежный простатит, подагру и наклонность к апоплексии.
– Поезжай, Державин! Наведи порядок в Калуге! Я же займусь делами иного свойства: составлением проекта преобразования государственного управления.
– Но, ваше величество, смена губернаторов не входит в полномочия министра юстиции, это будет нарушением законов и порядков! – ответил Гавриил Романович, переминаясь на распухших ногах. Как и всякий простодушный человек, Державин мнил себя гением изворотливости и коварства. Чем крыть-то будешь, государь, посылаешь главного и очень болезненного законника творить беззаконие, а? Саш, что молчишь?!
Но Александру Павловичу учиться особенно не надо было всяким хитростям. Его бабушка воспитывала, у него за стеной папу душили-убивали. Супротив этих козырей что у Державина на руках?!
– Так ты не хочешь мне повиноваться? – ласково улыбаясь, спросил император, приятно склонив голову несколько набок, как это делают кавалеры, приглашая на мазурку обомлевшую дуру.
Ход за поэтом.
– Так сумейте меня защитить, ваше величество! Ваш родитель доверял своим боярам, и чем всё закончилось? А я кто? Вы, ваше величество, учтите, что в Калуге очень много опасных и влиятельных лиц, которые меня могут уничтожить! Там же очень опасно!
С козырей, ничего не скажешь. Император несколько сбавил накал добродушия и произнёс:
– Поезжай тогда, Гавриил Романович, раз ты так осторожен в выполнении моих приказов, секретно! Тайно поезжай!
Красиво! Как по нотам, что на клавесине раскрыты, с присевшей на уголке бабочкой. Охраны не будет тебе, старый дурак, поезжай секретно, чуть ли не с привязанной бородой… понял? Почти что бывший министр юстиции! Бороду в руки, кругом и марш-марш сеять долгожданные семена правды в тучные пажити наших скотопитательных угодий Калужской губернии.
Выезжал Державин в Калугу под страшным секретом. Снабжённый, как пастор Шлаг, легендой, составленной самим царём. Едешь ты, Гавриила Романович, как бы в отпуск, на лечение. Вдыхать полной грудью волшебство луговых ароматов. При себе иметь: доносы (анонимные и секретные) на дикие злоупотребления губернатора Лопухина. При опасности попадания сих доносов в чужие руки принять меры к их уничтожению. Хоть жуй их! Выдаю также 3000 рублей (с припиской: «для начала»). Сопровождать тебя будут два человека: служащий канцелярии Сената Соломка и еще один «по вашему усмотрению. О выезде Соломки дадите знать начальству его позже, а второму посулите пристойное жалованье». Экипажи выбирать скромные, стараться объезжать почтовые станции, не заезжая, впрочем, в имения.
Ладно ещё император яду не выдал поэту Державину, чтобы тот успел его принять, давясь секретными доносами в случае необходимости. Я бы выдал яду. А Соломке дал бы ещё пистолет для верности принятия Державиным отравы. Натуры поэтические, к серьёзным делам по снятию калужских губернаторов не имеют пока привычки. Может дрогнуть министр!
Но самым главным я бы сделал того, тайного, третьего, вроде случайно нанятого за «пристойное жалованье». Этому я доверил бы ликвидацию уже самого Соломки (Соломку бы заключил в безжизненные объятия министра юстиции в положении неистового поцелуя). Потом третий поджег бы экипаж, убил лошадей и подбросил ложные улики, указующие в сторону Альбиона (портрет Георга III, британский флаг, деревянную ногу и две бутылки джина).
