Скупые цифры весьма красноречивы: германская армия насчитывала менее трех миллионов солдат, тогда как у Союзников было на миллион больше. 135 германским дивизиям противостояла 151 англо-французская. По артиллерии соотношение сил было таково: 7378 орудий против примерно 14 000; по танкам – 2439 против 4204. К тому же если у французских танков толщина брони была 60 мм, а у английских – все 80 мм, то у немецких она составляла всего 30 мм. Люфтваффе имели 3578 самолетов, боевая авиация Союзников – 4469
[107].
Согласно неписаному правилу военной науки, чтобы наступательная операция завершилась успехом, нападающая сторона должна иметь тройное преимущество в силах. Стоит ли удивляться, что Верховное командование вермахта считало, что наступательная операция обречена. Однако Гитлер не желал признавать эти реалии и смотреть правде в глаза. Он страстно верил в непоколебимость арийского боевого духа и, вдохновленный успехами Польской кампании, достигнутыми не в последнюю очередь благодаря первитину, постоянно твердил о «чудесах, которые способно творить мужество немецких солдат»
[108].
В действительности диктатор находился в состоянии растерянности. Объявление Великобританией и Францией войны стало для него неприятным сюрпризом, поскольку он до конца надеялся на то, что западные Союзники отреагируют на вторжение в Польшу так же беззубо, как до этого при оккупации Чехии. Неожиданно Германия оказалась фактически один на один со всей Западной Европой, для войны с которой она не имела достаточных сил и средств. Рейх находился в весьма шатком положении. Гитлер загнал себя в угол. Начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер предостерегал его: «Время будет работать против нас, если мы не используем его в полной мере к собственной выгоде. У наших противников экономика мощнее, чем у нас»
[109]. Что же делать? Гитлеру не приходило в голову ничего, кроме как броситься в омут очертя голову. Представители Верховного командования вермахта, привыкшие разрабатывать математически выверенные планы операций, пришли в ужас от такой перспективы. Кадровые прусские генштабисты и без того были невысокого мнения об эксцентричном ефрейторе с его сумасбродными идеями и интуитивными озарениями, считая своего шефа дилетантом в военном деле. Плохо подготовленное наступление могло привести к новому поражению, как в Первой мировой войне. Среди военных даже созрел заговор с целью свержения диктатора. Браухич и его начальник штаба Гальдер намеревались арестовать Гитлера, если он отдаст приказ перейти в наступление. После покушения на Гитлера, совершенного Георгом Эльзером 8 ноября 1939 года в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер», они отказались от своего намерения.
В осенние дни 1939 года в Кобленце произошла судьбоносная встреча двух высших офицеров, которые совместно разработали смелый план. 52-летний Эрих фон Манштейн, пылкий генерал из Берлина с румянцем на щеках, беседовал с генералом танковых войск, уроженцем Восточной Пруссии, Гейнцем Гудерианом, который был моложе его на год. Они решили, что единственный шанс вермахта состоит в том, чтобы нанести молниеносный удар танковой армадой через считавшуюся непроходимой для техники горную гряду Арденны в Бельгии, чтобы через несколько дней достичь приграничного французского города Седан, а затем прорваться к побережью Атлантики. Поскольку Союзники, ожидавшие наступления вермахта значительно севернее, сосредоточили свои главные силы именно там, немцы могли с помощью такого «удара серпом» окружить основную группировку противника, застав его врасплох. Следовало избежать позиционной войны на истощение, имевшей место в 1914–1918 годах, которая была совершенно бесперспективной для Германии по причине экономического превосходства Союзников, внезапным ударом отрезать их от тылов и принудить к капитуляции. В сложившейся ситуации это был единственно верный ход.
В германском Генеральном штабе данное предложение вызвало весьма скептическое отношение. В то время танки еще воспринимались как неуклюжие монстры, а танковые части считались вспомогательным, но никак не самостоятельным родом войск, и поэтому никто не верил, что они способны совершить быстрый марш-бросок, тем более по труднопроходимой горно-лесистой местности. План сочли чистейшим безумием, и было решено перевести авантюриста фон Манштейна в балтийский порт Штеттин – подальше от будущего театра военных действий. Впредь офицеры Генерального штаба Гитлера встречали в штыки любые предложения по поводу нанесения удара по противнику, находя всевозможные отговорки. Только плохая погода в качестве причины невозможности наступления фигурировала не менее десятка раз. Как говорили в то время, вермахт располагал всего одним видом вооружения, которое можно было использовать исключительно при хорошей погоде – самолеты люфтваффе могли летать только в безоблачном небе.
Итак, Западный фронт погрузился в беспробудный сон. Когда в октябре 1939 года Ранке посетил маленький барочный город Цвайбрюккен в Пфальце, находившийся недалеко от границы с Лотарингией, всюду на улицах стояли противотанковые заграждения, но солдаты бόльшую часть времени играли в карты, футбол, курили – согласно норме, им выдавали по семь сигарет в день, – помогали местным жителям копать картофель. Казалось, все совершенно забыли о том, что всего в нескольких километрах занимают боевые позиции французские войска.
Тем не менее это вовсе не означало, что немцы не были готовы к тому, что ситуация может поменяться и им надо будет быстро переключиться на другой режим. У многих из них в кармане брюк лежали таблетки стимулятора. Ранке быстро выяснил, что «значительная часть офицеров носит с собой первитин […]. Все опрошенные, как в моторизованных, так и в других частях, говорили о его благотворном воздействии»
[110]. Несмотря на кладбищенскую тишину, всем было ясно: настоящая война может начаться в любой момент и нужно поддерживать состояние боеготовности. А достигалось это за счет заблаговременного приема стимулятора.
Встревоженный подобной практикой, Ранке писал: «Никто не спрашивает, следует принимать первитин или нет. Это средство употребляется в массовом порядке, без всякого медицинского контроля». Он ратовал за то, чтобы упаковка таблеток снабжалась листком-вкладышем с указаниями по применению, дабы регулировать употребление и «плодотворно использовать опыт Восточной (Польской) кампании»
[111]. Однако в этом отношении так ничего и не было сделано.
О том, что первитин получил широкое распространение и превратился в обыденность, свидетельствует тот факт, что даже Ранке регулярно употреблял его, о чем откровенно писал как в дневнике, так и в письмах. Он снимал стресс и повышал настроение, принимая в течение рабочего дня в среднем две таблетки производства фирмы «Теммлер». Осознавая опасность зависимости, Ранке, назначивший сам себя экспертом по первитину, не сделал, однако, из этого необходимых выводов. Для него стимулятор оставался лекарством, которое он позволял себе в таком количестве, какое считал необходимым. Ощущая побочные эффекты, он не признавал их за таковые и обманывал себя: «Несмотря на первитин, в 11 часов у меня разболелась голова и расстроился кишечник». Он без обиняков писал одному своему коллеге: «Как бы тяжела ни была работа, я испытываю чувство легкости и у меня улучшается концентрация внимания. Это средство не только бодрит, но и заметно поднимает настроение. Продолжительные побочные эффекты при высоких дозах не наблюдаются. […]. Первитин дает возможность работать без перерыва от 36 до 40 часов без сколько-нибудь ощутимых признаков усталости»
[112].
