17 февраля 1940 года, в тот самый день, когда Конти направил свой письменный протест руководству Санитарного управления сухопутных войск, в Имперской канцелярии произошла встреча, чреватая роковыми последствиями, – между Гитлером, генералом фон Манштейном и свежеиспеченным командиром танковой дивизии Эрвином Роммелем. По привычке держа руки в карманах, фон Манштейн изложил во всех деталях свой рискованный план наступления, о котором не желало слышать верховное командование. Гитлер, имевший привычку постоянно перебивать своих генералов, словно завороженный слушал рассказ фон Манштейна о том, как тот намеревался прорваться через почти непроходимые горы, чтобы застигнуть французов и англичан врасплох
[124]. Хотя Гитлер терпеть не мог генерала за неприкрытое высокомерие, проявляемое им, когда речь шла о вопросах военной стратегии – «Несомненно, умнейшая голова, наделенная большим оперативным талантом, но я ему не доверяю»
[125], – план внезапного нападения на Союзников произвел на него огромное впечатление. Для успеха его реализации решающее значение имела быстрота, смелость замысла, а не просто техническое превосходство. Неожиданно оказалось, что сравнительная слабость Германии в материально-техническом плане не является препятствием для наступления. Гитлер, не колеблясь, схватился за эту спасительную соломинку: «Фюрер дал согласие на осуществление этого плана. Спустя некоторое время были получены новые, окончательные директивы по стратегическому сосредоточению и развертыванию войск», – с гордостью завершает фон Манштейн описание этого разговора
[126].
Тем не менее в осуществимости прорыва через Арденны сомнения оставались. Слишком легко танковые части могли застрять в этой непроходимой местности, и противнику, пусть и не располагавшему на данном направлении значительными силами, не составило бы особого труда задержать их, подтянуть подкрепления с севера и юга и взять немцев в клещи. «Удар серпом» имел шансы на успех только в том случае, если бы танковые колонны двигались днем и ночью, без перерыва – и, главное, без сна. Гитлер отмел все сомнения в сторону. Разумеется, железная воля немецкого солдата позволит ему сохранять боеспособность постоянно – и днем, и ночью, – если обстановка того требует. Именно так и было в Первую мировую войну в окопах Фландрии, где он служил вестовым.
В действительности немецким солдатам отнюдь не было нужды перенапрягать свою «железную волю». А первитин на что? В Верховном командовании вермахта лихорадочно изучали новые директивы, готовясь к наступлению. Планировала свои действия и санитарная служба, и в процессе этой работы там вспомнили о тестах, проводившихся в Военно-медицинской академии. 13 апреля 1940 года, за три недели до начала наступления, санитарный инспектор сухопутных войск Вальдман представил главнокомандующему сухопутными войсками генерал-полковнику фон Браухичу доклад на тему «Проблема первитина. Распоряжение о разрешении умеренного использования в случаях крайней необходимости»
[127]. Ранке несколько раз ездил на Бендлерштрассе. Он должен был как можно быстрее представить в Генеральный штаб доклад и, кроме того, составить инструкцию-вкладыш по применению первитина – специально для вермахта
[128].
15 апреля Ранке получил письмо от начальника санитарной службы танковой группы «Клейст», которая должна была осуществить прорыв через Арденны. Ее военнослужащие усердно употребляли наркотики: «Судя по всему, первитин пригоден для использования в качестве стимулятора, который устраняет симптомы усталости при больших физических и умственных нагрузках прежде всего у работников умственного труда и солдат […], к чьим способностям к восприятию и концентрации внимания, а также умственным способностям предъявляются особенно высокие требования, и снижает потребность в сне. Исследования проводились отчасти во время польской кампании, отчасти во время учений на солдатах, и, кроме того, многие офицеры санитарной службы и армейские офицеры ставили эксперименты на себе»
[129]. Вне всякого сомнения, начался обратный отсчет, и Ранке настоятельно попросил у фирмы «Теммлер» незамедлительного увеличения производства первитина. Двумя днями позже, 17 апреля 1940 года, в вермахте увидел свет документ, не имевший аналогов в мировой военной истории.
Так называемое «Распоряжение относительно стимуляторов» было распространено среди тысяч военных врачей, начальников корпусных санитарных служб, старших офицеров санитарной службы и офицеров санитарной службы войск СС. Первый его абзац звучал сухо и деловито: «Опыт Польской кампании показал, что в определенных обстоятельствах военный успех самым решающим образом зависит от способности измотанных в боях войск преодолевать усталость. Преодоление сонливости в особых случаях имеет большее значение, нежели возможность избежать потерь, если сонливость ставит под удар военный успех. Для преодоления сонливости […] в нашем распоряжении имеется стимулятор. Первитин был включен в планы санитарного снабжения армии»
[130].
Автором текста документа был Ранке, а подписал его главнокомандующий сухопутными войсками Браухич. Устанавливалась следующая дозировка: 1 таблетка в день, в ночное время также «в качестве профилактики 2 таблетки, принимаемые одна за другой через короткий интервал времени, и в случае необходимости еще 1–2 таблетки через 3–4 часа». В исключительных случаях «воздержание от сна может составлять свыше 24 часов» – было ли наступление исключительным случаем? В качестве возможного побочного эффекта в распоряжении назывался «рост агрессивности». Как следовало это воспринимать – в качестве предостережения или же поощрения? Далее распоряжение гласило: «При правильной дозировке самочувствие заметно улучшается, страх перед боевыми действиями и тяжелой работой исчезает, а острота восприятия – как это происходит под воздействием алкоголя – не снижается»
[131].
