Самоубийство явно переоценивавшего себя Удета предвосхитило гибель Третьего рейха. Когда во время государственных похорон Геринг, с каменным, после приема очередной дозы морфина, лицом шел за гробом, а потом нес всякий вздор о «величайшем герое в германской истории», вермахт уже застрял в России. Могилу Удета и сегодня можно увидеть на Кладбище инвалидов, за зданием Военно-медицинской академии, всего в нескольких шагах от того места, где Отто Ранке испытывал первитин для вермахта
[206].
Корм для заграницы
13 сентября 1940 года в миланской Corriere della Sera («Вечерний курьер») появилось сообщение об изобретенной немцами «таблетке храбрости», которая первоначально использовалась только в медицинских целях, а теперь используется еще и в военных. Хотя по боевой эффективности эта pillola di coraggio
[207] уступает сброшенной «Штукой» бомбе, германский Генеральный штаб с ее помощью гарантированно поддерживает боеспособность своих солдат на постоянном уровне.
Для англичан, в массовом порядке употреблявших бензедрин, который, хотя и обладал не столь сильным действием, как первитин, имел меньше побочных эффектов
[208], эта статья оказалась настоящей находкой. Оказывается, высокий боевой дух немцев, вызывающий порой такую тревогу, объясняется химией, а вовсе не идеологической мотивацией! Был подготовлен сенсационный материал о раздаче первитина немецким летчикам, из-за чего в высших эшелонах власти в Берлине начались серьезные разногласия.
Имперский руководитель здравоохранения Лео Конти, весьма критично относившийся к первитину, писал санитарному инспектору сухопутных войск: «Я был бы вам признателен, если бы вы могли сообщить мне, в каком объеме выдается первитин военнослужащим люфтваффе и насколько успешны результаты его применения. Мне также хотелось бы узнать вашу точку зрения по этому вопросу. […]. Я никоим образом не могу одобрить использование первитина и не раз указывал на тот вред, который причиняет здоровью это средство. Я уже думал о том, нельзя ли отнести первитин к категории наркотиков и ввести его рецептурный отпуск. Хайль Гитлер!»
[209]
Это письмо не произвело особого впечатления на военных. Лишь через месяц вновь назначенный санитарный инспектор сухопутных войск, профессор, доктор Зигфрид Хандлозер, соизволил ответить на него: «Английская пропаганда уже неоднократно утверждала, что своей боеспособностью вермахт обязан исключительно наркотикам. Эти несоответствующие истине сообщения Лондонского радио основываются на том факте, что немецкие танкисты во время боевых действий во Франции употребляли стимуляторы. Фактом является то, что тогда первитин использовался отдельными лицами и в незначительных масштабах»
[210]. Это была откровенная ложь, ибо Хандлозер не мог не читать отчет Ранке о Западной кампании, в котором говорилось о том, что для действовавших во Франции частей вермахта было заказано 35 миллионов таблеток.
На этом Конти не успокоился. Он рьяно отстаивал свои идеологические убеждения, согласно которым любые наркотические средства абсолютно чужды арийскому духу. При этом он не признавал реалии основанного на допинге геополитического состязания Второй мировой войны. В качестве жеста отчаяния он заручился поддержкой своего друга-ученого, который опубликовал в Deutschen Ärzteblatt («Германский медицинский вестник») статью под заголовком «Проблема первитина». Впервые излюбленный наркотик немцев подвергся резким нападкам. В статье говорилось о пагубных последствиях его употребления для здоровья, а также о высокой вероятности развития наркотической зависимости в случае злоупотребления им. Используя типичную национал-социалистскую терминологию, ученый требовал «уничтожать это зелье повсюду, где только оно нам встретится», и подчеркивал, что тот, кто приобрел зависимость, является «вырожденцем»
[211].
Статья вызвала резонанс в научных кругах, и все чаще стали обсуждаться случаи развития зависимости от первитина – шла ли речь о врачах, которые принимали по несколько доз в день, или о студентах-медиках, которые тоже употребляли много таблеток, а потом несколько дней подряд не могли спать, расчесывая свое тело в кровь из-за воображаемых укусов насекомых
[212]
[213].
Тем временем расход первитина в Германии составлял свыше миллиона доз в месяц
[214]. В феврале 1941 года Конти вновь выступил с предостережением, на сей раз во внутреннем циркулярном письме к руководству партии: «С растущей тревогой я слежу за злоупотреблением наркотическими средствами, имеющим место в самых широких кругах населения. […]. Речь идет о непосредственной опасности, угрожающей здоровью и будущему существованию нашего народа»
[215].
Наконец имперский руководитель здравоохранения добился своего – или, по крайней мере, ему так казалось. Первитин подпал под действие Опиумного закона, принятого 12 июня 1941 года, согласно которому он официально признавался наркотиком
[216]. Но означало ли это ограничение потребления первитина? В действительности это была лишь формальная победа Конти и его идеологически мотивированных сотрудников. Имперский руководитель здравоохранения, некогда одна из наиболее могущественных фигур в национал-социалистском государстве, вел эту борьбу, постепенно теряя влияние, пока вовсе не лишился своего поста. Ибо население все в меньшей степени следовало принципам борьбы с распространением наркотиков, обусловленной соображениями расовой гигиены, поскольку в условиях усиливавшегося голода и ежедневно возраставших тягот войны все больше нуждалось в искусственной поддержке, которую мог обеспечить химический стимулятор. Немцы практически не соблюдали этот строгий запрет. Среди гражданского населения потребление даже росло – ежегодно более чем на полтора миллиона единиц
[217]. Таким образом, наркотики вскрыли внутренние противоречия национал-социалистского государства и сыграли важную роль в процессе его саморазрушения. На немецкие желудки и кровеносные сосуды обрушились сотни миллионов доз.
