Подкрепившись подобным образом, Гитлер направился к одноэтажному зданию, в котором в тот судьбоносный день проводилось совещание. Перед его дверями стояли несколько офицеров. Диктатор сдвинул брови так, что вздутие на лбу стало еще заметнее, поздоровался с каждым из офицеров за руку и вошел в здание, все десять окон которого были распахнуты вследствие удушающей жары. В то время как остальные 24 участника расположились за длинным дубовым столом, фюрер сел на табурет и принялся вертеть в руках лупу. Стоявший справа от него генерал-лейтенант Хойзингер обрисовал в мрачных красках положение на Восточном фронте. Немного опоздавший граф Клаус Шенк фон Штауффенберг пожал Гитлеру руку и задвинул свой коричневый портфель под стол, как можно ближе к фюреру. Спустя некоторое время он покинул комнату, стараясь не привлекать к себе внимания. В 12:41 один адмирал поднялся из-за стола и подошел к окну, подышать свежим воздухом. Гитлер наклонился вперед, перегнувшись через стол, чтобы лучше видеть карту, и подпер рукой подбородок, поставив локоть на стол. Часы показывали 12:42. Выступавший с докладом генерал произнес: «Если сейчас, наконец, не отвести войска от озера Пейпус, последует катастрофа…» В этот момент раздался страшный грохот.
«Я отчетливо увидел адскую вспышку и тут же подумал, что это может быть только английская взрывчатка, ибо немецкие взрывчатые вещества не дают такого яркого пламени»
[362]. Описание взрыва, приведенное Гитлером, звучит так, будто он наблюдал его со стороны. Ударная волна отбросила фюрера от середины комнаты к двери. Находясь под воздействием «х», он воспринимал действительность так, словно был закутан в вату, и чувствовал себя неуязвимым, подобно Зигфриду Вагнера, в то время как вокруг него стонали тяжелораненые генералы с обгоревшими волосами. Вскоре после этих событий Гитлер рассказывал, будто вовсе и не являлся их участником: «Сквозь сильное задымление трудно было что-либо рассмотреть более или менее отчетливо. Я видел лишь контуры лежавших на полу шевелившихся фигур. Сам я лежал рядом с левым косяком двери, заваленный обломками деревянных брусьев. Но только одному мне удалось встать и выйти на улицу. У меня кружилась голова, сознание немного помутилось»
[363].
Морелля взрыв застал в его рабочем кабинете, и он поначалу решил, что это упала авиабомба. Однако через несколько секунд в дверь ворвался слуга фюрера Линге: профессор должен срочно явиться к фюреру. Лейб-медик быстро схватил свой черный чемоданчик и выволок свое тучное тело на летнюю жару. На земле лежал генерал без ноги и без глаза. Морелль хотел оказать ему помощь, но Линге потянул его за руку: фюрер важнее.
Они нашли его сидящим на кровати в своем бункере. По лицу блуждала безмятежная улыбка – несмотря на то что лоб был в крови, волосы на затылке выгорели, а на икре красовался ожог второй степени размером с ладонь. «Кейтель и Варлимонт привели меня сюда, – сообщил диктатор чуть ли не с радостным выражением лица. – По дороге я заметил, что у меня довольно сильно порваны брюки и сквозь дыры виднеется голое тело. Я умылся, поскольку был похож на негра, а потом переоделся»
[364].
Поскольку через два часа в «Вольфшанце» должен был прибыть с государственным визитом Муссолини, Морелль, по настоянию Гитлера, ввел ему препарат «х» – второй раз за этот день. Представляется весьма маловероятным, что речь идет всего лишь о глюкозе, а не об эффективном болеутоляющем средстве. В теле «Пациента А» застряли десятки мелких осколков, удалить которые можно было только с помощью болезненной процедуры. Однако Гитлера все это мало заботило. У него кровоточили порванные барабанные перепонки, но он даже не морщился, производя на всех впечатление своей мнимой смелостью.
В медицинской карте «Пациента А» Морелль отметил, что Гитлер не выказывал никаких признаков беспокойства. Пульс у него был, как всегда, в норме. Тем не менее лейб-медик попросил его соблюдать постельный режим. Но взбодренный инъекцией Гитлер, уже надевший начищенные Линге ботинки, заявил, что здоровому человеку, каковым является он, просто смешно лежать в постели. Набросив черную накидку, он отправился на железнодорожную станцию «Вольфшанце» и встретил там Муссолини, который, увидев внешне невредимого Гитлера, озадаченно воскликнул: «Это был знак небес!»
[365]
В действительности это покушение затронуло Гитлера гораздо сильнее, нежели казалось поначалу. Он очень плохо слышал, а к вечеру, когда действие «х» ослабло, стал испытывать боль в руках и ногах. Из обоих ушей продолжала непрерывно сочиться кровь. Серьезно пострадала и его психика. В соответствии с принятым графиком, «Пациент А» получал через день свой препарат «х» в качестве средства от боли и последствий нервного шока. В этот критический момент попытки государственного переворота он не мог позволить себе отойти от дел. Образ непобедимого и даже неуязвимого героя больше не работал. Когда неделю спустя Гитлер принимал группу офицеров, те, увидев, в каком состоянии он находится, пришли в замешательство, и приветствие «хайль» прозвучало не как обычно, а нестройно и неуверенно. Для них вдруг стало очевидно, какая пропасть существует между реальным фюрером и тем, как его все представляют.
И, наконец, кокаин!
О ночь! Я уже принял кокаин, / и кровь его разносит по телу, / волосы седеют, годы бегут, / я должен, должен испытать всю полноту чувств / еще раз, прежде чем уйду.
Ввиду повреждения у Гитлера обеих барабанных перепонок из расположенного неподалеку от «Вольфшанце» госпиталя к нему вызвали доктора медицины, отоларинголога Эрвина Гизинга. Он тоже сразу заметил, в каком состоянии находится глава государства. Нацистская пропаганда долгие годы говорила о фюрере как о «могучем, таинственном сверхчеловеке»
[367], а Гизинг увидел перед собой сутулого, хромающего человека в темно-синем полосатом банном халате и домашних тапочках на босу ногу. Доктор подробно описывает свое впечатление: «Лицо его было бледным и слегка опухшим, под налитыми кровью глазами висели мешки. Его взгляд отнюдь не оказывал того гипнотического воздействия, о котором так много писала пресса. В глаза мне бросились резкие складки, пролегавшие от носа к уголкам рта. Пересохшие, потрескавшиеся губы, заметная проседь в не совсем опрятных волосах, полоса пробора, отступающая назад, почти до позвоночника. Лицо тщательно выбрито, но кожа довольно дряблая, что я отношу на счет усталости. Неестественно громкий, крикливый, хриплый голос […]. Пожилой, усталый, изможденный человек, который должен больше отдыхать, дабы беречь свои силы»
[368].
