— Поясни, о Сократ! — попросил Рэкхэм. — Я начинаю улавливать божественный свет твоей мысли, но остальные все еще в неведении. Говори ясней, о дитя Сократа, говори ясней!
— Я говорю о том, что сегодня ночью мы должны рассадить всех наших людей по лодкам, бросить «Орла» и незаметно перебраться на английский шлюп, — ответила Мэри. — Тогда, если нам повезет, мы ускользнем быстрее, чем испанцы успеют продрать глаза.
Остальные все еще колебались — для них это была слишком отчаянная операция — они с тоской вспоминали о спокойных временах, которые знавали при прежнем капитане, но Рэкхэм решил все за них.
— Джентльмены, выбора у вас нет, — сказал он. — Либо мы остаемся, чтобы утром наш корабль разнесли в щепки, либо попробуем план Рида. Поскольку идея принадлежит ему, он возглавит вылазку. Возможно, нам сильно повезло, что наша абордажная команда хорошо подготовлена.
Настроение Мэри взыграло при мысли об опасном деле; она тщательно отобрала людей в свою лодку, напомнив им, что все они находятся в отчаянном положении, и потому должны сохранять тишину.
— Ни один пистолет не должен выстрелить, даже сабля не должна звякнуть, — говорила она. — Все должно быть сделано ножами и голыми руками. Если кому–нибудь из вас придет в голову прошептать молитву, пусть отложит это до воскресного посещения церкви, потому что даже шепот далеко разносится над водой ночью.
Остальных матросов рассадили по другим лодкам, каждую из которых возглавил кто–то из офицеров, и, предводительствуемые Мэри, они покинули «Орла», так славно им послужившего, оставив на нем большую часть награбленных денег. Мэри повезло больше других — свое добро она спрятала в большой пояс, который носила под рубашкой.
К счастью для пиратов, стояла безлунная ночь. Был отлив, и лишь удары весел нарушали тишину. Молча, затаив дыхание, поравнялись они с гигантским корпусом испанского корабля. Никто не окликнул их, и, обогнув маленький островок, они увидели стройные очертания английского шлюпа. Мэри заранее привязала к лодке мягкий коврик, заглушивший внезапный удар о корму.
Закрепив лодку, она босиком, крадучись как кошка, пробралась на борт — сейчас, в положении вожака, она наконец чувствовала себя на своем месте. Тихо собрав своих людей, она приказала им вытащить ножи и пробраться мимо фальшборта. Испанцы, со своей характерной неосмотрительностью, выставили лишь одного часового, да и тот дремал на посту. Упиваясь собственной силой и гибкостью, Мэри зажала ему рот одной рукой, крепко обхватив его грудь другой, и держала так, несмотря на его беспомощные попытки вырваться, пока пираты не скрутили его, как теленка на бойне, заткнув рот кляпом. И потом — ничто, кроме плеска волн, не нарушало тишину — они тихо прокрались на полубак. Там они обнаружили остальных: все пятеро испанцев мирно спали. Их ждала та же участь, что и часового, хотя одного предупреждения о том, что стоит им произнести хоть звук, и их ожидает смерть, было достаточно, чтобы они оставили всякую мысль о сопротивлении.
Все это заняло всего лишь несколько минут, и, прежде чем Рэкхэм со своей командой успели ступить на палубу, Мэри уже закончила свое дело. Словно привидения, они беззвучно двигались по кораблю, и, похлопав Мэри по плечу, Рэкхэм шепотом отдал команду выбирать якорный канат и выводить шлюп в море. Уже занимался рассвет, когда они услышали, как испанцы открыли огонь по опустевшему «Орлу». На корабле Рэкхэма раздавался истерический смех людей, которым только что удалось спастись от смерти, и, убедившись, что испанские пушки затихают, Рэкхэм посадил пленников в лодку и велел им грести к своим и передать им извинения за напрасно потраченные по его вине порох и ядра.
Глава 11
На новом корабле Мэри стала считаться настоящим героем, но, после того как утихла благодарность, матросы начали вспоминать о серебре и других ценностях, которые им пришлось оставить на борту «Орла». Эти воспоминания породили настроение, которое капитан Прентис назвал бы «ипохондрией», и пиратский образ жизни начал вызывать у моряков нескрываемое отвращение. Мэри казалось странным, что неудачи вызвали у этих людей тоску по тем временам, когда они беспрепятственно могли появиться в любом обществе и без стыда смотрели людям в глаза — тоску о добропорядочной жизни и даже желание бросить свой греховный промысел. В ней неприятности, напротив, рождали стремление приложить еще больше сил к работе: ее характер научил ее своими силами выпутываться из любых невзгод, а не воздевать руки к небесам с мольбой о помощи. Но в этом моряки сильно отличались от нее, и вскоре Рэкхэма уже дожидалась депутация, сообщившая ему, что команда устала пиратствовать и желает отправиться на Провиденс, чтобы принять от короля предложение о помиловании и снова стать уважаемыми людьми.
Это неожиданное решение стало большим ударом для капитана и Мэри. Рэкхэм спорил, просил, угрожал; Мэри, чуть не потерявшая дар речи от гнева, тоже пыталась образумить матросов. Но и доводы и угрозы были равно бесполезны по отношению к этим людям, которые, однажды вбив что–нибудь себе в голову, никакими средствами не могли быть переубеждены. И, вынужденный смириться с их мнением, Рэкхэм повернул корабль на Багамы.
Снова оказавшись у входа в огромную гавань Нью–Провиденс, он послал на остров лодку с несколькими доверенными людьми, которые должны были разузнать, получат ли пираты помилование, чтобы, если ответ будет утвердительным, бросив якорь на рейде, в лодках доплыть до причала. Мэри и Джек Рэкхэм, оплакивая непостоянство капризной судьбы, собирались последними покинуть корабль.
— Проклятье, кто бы мог подумать, что Ситцевый Джек будет вымаливать у короля помилование?! — стенал Рэкхэм. — Будь я проклят, что скажет Энн Бонни, когда узнает, что ее возлюбленный, как и обещал, вернулся к ней с собственным кораблем, но без команды, которая могла бы им управлять?!
Но Мэри отметила, что для этого случая он надел самую роскошную пару бриджей, и, насмешливо оглядев его наряд, с прежним чувством юмора произнесла:
— В приемной губернатора тебя едва ли с кем–ни–будь перепутают. «Ситцевый Джек — это я, сэр. Я, понимаете ли, гм–м, родом из Девона. Ужасно жарко сегодня, не правда ли, вот я и ношу ситец, и я думаю, что за такие бриджи я, несомненно, заслуживаю губернаторского поста, сэр?»
— Подумать только, что я мог до такого дойти, — вздохнул Рэкхэм. — Как Морган. Если бы все зависело от меня! Но послушай, возможно, шанс еще появится — и тогда–то я его не упущу. Признаться, у меня сидит в голове одна мысль о том, чтобы сбежать отсюда с Энн Бонни, и когда представится такой случай, я дам тебе знать.
С первого взгляда можно было видеть, что на Нью–Провиденс отныне царят закон и порядок. Многие пивные закрылись, улицы стали опрятными, кирпичные здания вытеснили ветхие деревянные лачуги. По улицам ходили прилично одетые женщины, звуки шумных пирушек стихли, под деревьями не устраивались продажи награбленного добра. Мэри с отвращением оглядывалась вокруг. Знакомые, встречавшиеся им на пути, отводя глаза, здоровались с Рэкхэмом и торопились скорее пройти мимо.
Вместо аудиенции у губернатора, Рэкхэма и Мэри отвели в приемную одного из младших офицеров, надменно объяснившего им, что губернатор слишком занят, чтобы лично их принять. Поставив свои подписи на прошениях, они вышли, сжимая в руках солидные свитки с большими королевскими печатями, в которых говорилось о предоставленном им прощении.
