Мы с Катей идём по незнакомому городу, вокруг высоченные дома, и в каждом людей проживает — на целое село! Вокруг магазины да трактиры, телеги самоходные, в них народ странный, все одеты, как моя спутница, и на меня смотрят с эдаким недоумением. Но любовь моя кудрявая, сияя глазами влюблёнными, ведёт меня под руку уверенно и гордо, а на моём синем мундире матово играет первый серебряный крест Святого Георгия…
Чем сон закончился, не помню, а утром меня разбудил тёплый аромат гречневой каши, заботливо принесённой моим суровым денщиком.
— Прохор, прости, я…
— Как поп говорит — пусть тебя Бог простит! А я прощу, как в могилу опущу, — беззлобно рассмеялся он, укутывая меня своим тулупом. — Лежи, паря, не слушай меня, дурака старого. Тебя наши по ночи принесли едва живого, но, видать, и ты этой нечисти хвост накрутить сумел.
— Откуда знаешь?
— Дак здоров же я, ваше благородие! — В доказательство мой денщик прошёлся передо мной едва ли не вприсядку. — Эх, кузькина мать, нас за так не обломать! Стерва ты несносная, отвали, безносая!
Ну, если он так саму смерть костерит, значит, жить будет. Хотелось бы понять, с чего такой прогресс: Катино лекарство помогло, боязнь возвращения двух медиков с клизмой или тот факт, что в этой самой клизме на данный момент и находится пленённый аптекарь-оборотень?
Кстати, не забыть бы аккуратно выкопать его и сжечь на закате вместе с останками тела. Он вроде так и говорил, что Тьма отпустила ему лишь несколько дней и срок истечёт именно сегодня к вечеру. Будем считать, что злодей не уложился… А что делать, мы в России живём, у нас всё не по расписанию.
— А ты сам чё разлёгся-то, хлопчик? — прервал мои философствования бодрый Прохор, хотя сам только что велел не вставать. — Поднимайся давай, мордень умывай, кашу ешь, небось не околеешь. Да и бегом к дяде, уж он при всём параде, ждёт в колеснице тебя повезть жениться!
— Какая ещё колесница? — поморщился я — желание вставать резко пропало.
— Дак бричка обычная, колесницу я ради красного словца ввернул. Но ждёт-то по-любому.
Я встал, кряхтя как старик, с надеждой ожидая немыслимых болей во всех местах. Угу, как же, обломись, сын казачий, на коже ни синяка, ни царапинки, как будто бы все вчерашние страдания пришлись на чью-то чужую шкуру. Даже похвастаться нечем, голова не болит, живот в целости, боевых шрамов не наблюдается. Ну и ладно, жив ведь, а всё прочее ерунда, не стоит и Бога гневить…
До дядиных апартаментов добирались пешим строем, по дороге Прохор заставил меня подробнейшим образом отчитаться во всех событиях вчерашней ночи. Пару раз порывался выругаться матом, но сдерживался, то есть понимал, что иного выхода, кроме как идти на аптекаря одному, у меня просто не было…
Мой титулованный дядюшка Василий Дмитриевич при полном мундире действительно ждал меня, развалившись в небольшой двуколке. Рыжий ординарец, также без малейших признаков недомогания, самодовольно пощёлкивал семечками на облучке.
— Разрешите доложить, ваше превосходительство?!!
— Не ори, оглашенный! От бес, аж лошади дёрнулись, — буркнул мой дядя. — Апосля доложишь. Я к генерал-губернатору Воронцову на завтрак, ну и вообще… Так что, шалопай, ты со мной али как?
— И рад бы, да не могу — служба, — почти не кривя душой, вздохнул я. — Мне ещё оборотня сжечь надо и клизму с привидением уничтожить, а уж тела чумчар, надеюсь, упыри и без меня доели.
— Тьфу, ажно слушать такое противно. Не хочешь жениться, значит?
— Не хочу, дядя.
— Ну и пёс с тобой. — Он разгладил усы, подтянул мундир на пузе и, звеня орденами, протянул: — А может, ты и прав, может, хватит мне по супруге безвременно ушедшей печаль влачить. Съезжу-ка да и посмотрю ещё разок, может, и глянусь молодой, покуда ты глупостями на голову страдаешь.
— Совет да любовь, — едва ли не одновременно благословили мы с Прохором.
Дядя плюнул, перекрестился и, уже трогаясь, словно бы вспомнил о чём-то, с замедленной театральностью помахивая небольшим конвертом:
— Вроде как по твою душу, утром на подоконник легло. Откуда только, не знаю… Вскрыть али сам?
Я в два гигантских прыжка догнал «колесницу», на ходу цапнул письмо и едва не завертелся волчком от счастья — Катенькин почерк ни с чем не спутаешь!
— Ну открывай давай, не томи, — безапелляционно приобнял меня за плечи старый казак. — Небось на свиданку приглашают? Раз такое дело, видать, девка дозрела и зовёт неспроста — знай целуй в уста!
Я покосился на этого бородатого рифмоплёта, повертелся так и эдак, надеясь укрыть от его любопытства милый текст, понял, что фигу, и, мысленно махнув рукой, вскрыл конверт. Из него выпала маленькая картинка из чудо-машины «принтера» — цветной портрет младшей дочки губернатора. Короткий текст с обратной стороны пришлось прочесть вслух, даже дважды, но легче от этого не стало…
«Иловайский, что происходит? Это девица или оружие массового уничтожения?! Бабка Фрося доложила, как сия Барби краснеет при упоминании твоего имени и уже стишки любовные в альбом пишет. Я не поняла-а…»
— Эй, ты куда побёг, ваше благородие-э?! — донеслось мне вслед из сиреневой дали.
— В Оборотный город, — скорее подумал, чем ответил я. А вот успею ли до того, как кареглазая любовь моя с дивной грудью сама себе всё напридумывает и примет гневное скоропалительное решение! Ну, баба Фрося, ну удружила, ну погоди…
Часть третья
КРОВЬ НА КОНФЕРЕНЦИИ
…Если бы в тот день меня не сумел остановить Прохор, я бы, наверное, здорово наломал дров. Ну то есть прорвался бы с саблей наголо в Оборотный город, наорал на бесов под аркой, спровоцировал местных на очередной мордобой, добрался до Хозяйкиного дворца, сдал девицу Ефросинью и Христом Богом клялся бы, что у меня с губернаторской дочкой ничего не было. Согласитесь, это было бы легко и даже абсолютно честно.
Однако если хоть чуток неторопливо поразмыслить, то что мы получим? Бабку Фросю я просто подведу под расстрельную статью. Катенька моя не то чтобы зверствовать любит, но с нечистой силой ни на грош не церемонится. Моё появление под землёй никого давно не радует, никому не в диковинку, и особого счастья от того, что из-за меня им друг дружку валтузить приходится, тоже никто не испытывает. Почему и нападают постоянно, чтоб убрать источник раздражения. Про бесов-охранников вообще молчу, им из-за меня вечно первым достаётся, а кто виноват?
Вот так и выходит, что, добеги я в горячности чувств до Оборотного города, так ничего хорошего из этого б и не вышло. Мне ведь оно, как понимаете, тоже не сразу в башку стукнуло. Сначала меня Прохор остановил. Просто остановил, оглоблей. Кинул её вслед, как биту в городки, мне под колено попал, я и рухнул, пропахав носом пять шагов до ближайшего лопуха. Он же потом подошёл неторопливо, помог мне встать, отряхнул, к носу подорожник сунул и объяснил, ровно дитю малому:
