В это мгновение между нами оказывается мама.
— Лжёшь! — шепчет она, прижав руки к груди, как бы давя в себе подступающий приступ. — Твой отец — такой же зверь, как ты, измучил мать, бил её, изводил, она не выдержала, она бежала — спасалась от него.
— Я — зверь?
Мама широко раскрыла рот и стала хватать воздух. Я кинулась к телефону, а отец едва успел подхватить её.
Врач «скорой» никак не мог снять спазм.
— Мама, умоляю, мама, вздохни скорее.
Я распахнула окна, буквально оттолкнула доктора и стала стаскивать маму с дивана.
— Что ты делаешь? — доктор попытался помешать мне.
— Скорее на улицу. Воздуха!
Доктор помог мне.
На улице мама вздохнула.
Она стояла, тоненькая, полураздетая — доктор сорвал с неё кофту, когда делал искусственное дыхание, с прижатыми к груди руками, с выпученными ещё глазами и — дышала. Я изо всех сил растирала её спину.
Когда доктор ушёл, а мама лежала без сил на диване, отец патетически произнёс:
— Хороший спектакль устроила, по всем правилам. — Он стал плотно закрывать окна, одно за другим.
— Ну, теперь ты выполнишь мою просьбу? — прошептала я маме в ухо, под стук захлопнувшейся последней створки.
Мама посмотрела на меня не видя.
Где была она несколько минут назад, когда умирала?
— Бросилась на защиту. Тигрица! А мне что достаётся? Я всегда один. Тебе всё равно, о чём я думаю, тебе плевать на то, что нужно мне. Эмоциональная недостаточность, — вдруг сказал он. — Из-за неё, — кивнул на меня. Теперь он стоял над нами, у дивана, и собой заполнял всю комнату. — Тебе, Маша, нужно было стать актрисой, ты — драматическая актриса.
Мама лежала с закрытыми глазами, и губы ещё не порозовели, и лицо ещё оставалось очень бледным, но она дышала. Спокойно и тихо. И была весна — кончался апрель. А в конце мая начнутся экзамены. Нам нужно перетерпеть один месяц май. Только бы мама не умерла за этот месяц. Только бы она уехала со мной! Я пошла к столу — надо помыть посуду.
— А может, не только она отняла тебя у меня? А может, тебя отнял кто-то в школе? Директор набрал сплошных мужиков. Завтра я выхожу на уроки и увижу всё собственными глазами…
У меня зашевелились волосы на голове. До меня дошло — а ведь отец снова станет моим учителем! Не хочу! Мне так нравится наша Алевтина Павловна. Пусть она звёзд с неба не хватает, но мне тех знаний, что даёт она, вполне достаточно для того, чтобы поступить вместе с Денисом в геологический.
— Вы обе ещё ответите мне за всё!
— Я хочу в уборную, — сказала мама и, когда проходила мимо меня, спросила: — Можно я с тобой лягу?
Конечно, мама. Мы заперлись с ней на ключ, бросив на столе грязную посуду.
В тот вечер я не сомневалась в том, что мама уедет со мной.
Глава десятая
Прошло ещё две недели. Отец работал. Но, шва Богу, Велик не дал ему выпускные, отец получил шестые классы. Математики в шестом много — и тригонометрия, и геометрия, и алгебра, и у отца — полная нагрузка. Приходил он домой с тетрадями и до ночи сидел за своим столом.
За ужином молчал. И так продолжалось какое-то время. Но однажды он стукнул по столу так, что задребезжала посуда.
— Есть у меня жена или нет? Иди на место, в свою комнату! Это всё она! — Он с ненавистью взглянул на меня, вскочил, схватил стул и со всей силы грохнул им об пол — стул развалился.
— Я сейчас вызову бригаду из психушки. Тебе там понравилось? — крикнула я охрипшим от страха голосом.
Он повернулся ко мне.
Мы стояли лицом друг к другу.
Вот сейчас он схватит меня, как стул, и швырнёт на пол.
И вдруг сжалось сердце: а ведь никогда я не назвала его «папа», «папочка», у меня нет отца!
Наверное, он услышал происходящее во мне, потому что — отступил, повернулся и пошёл к своему столу.
А я всё продолжала стоять, разбухшая слезами, — так жалко стало себя!
Мама обняла меня, усадила и, словно услышав моё «папа», «папочка», принялась гладить по голове. Руки у мамы были горячие, как нос у заболевшей собаки. Она всё ещё любит отца. Она хочет быть с ним. Все эти тихие дни, когда он готовится к урокам или, задумавшись, смотрит в окно, нет-нет да пристынет к нему взглядом. И, чем дольше гладила меня мама, тем было очевиднее: сегодня она уйдёт к нему, добровольно уйдёт, принесёт себя ему в дар, а со мной не поедет.
Высвободиться из её рук… но, точно мгновение застыло, я жадно втягиваю в себя жар её рук, я захватила её руки в плен: мне, мне…
В этот вечер мама ушла к отцу, а я плакала в подушку, пахнущую мамой, ходила по комнате, но никак не могла избавиться от зрелища скачущих на нашем столе чашек и тарелок. Отец обнимает маму, отец обладает мамой. А мне кажется: мама предала меня.
Скорее спать. Завтра в школу. Завтра две контрольные — по химии и английскому. Завтра я увижу Дениса.
Моё будущее. Мы идём по полю, по лесу, по горе: он — впереди, я — сзади. Что мы ищем в лесу, в поле, в горе: воду, нефть, уголь, не важно. Важно: он — впереди, я — сзади, и мы одни в лесу, в поле, на горе. Он повернётся — тут ты? в порядке? — и снова широким спокойным шагом продолжит наш путь.
Мы танцуем с ним.
Мы никогда не танцевали. Его руки…
Подушка — одна на двоих. Вот его лицо. Его дыхание. Я сплю — в его дыхании, в его тепле.
Дениса я на следующий день не увидела. Толи он Не пришёл в школу вообще, то ли сдал очередную порцию материала и поспешил домой заниматься дальше, то ли сидит в каком-то классе — отвечает.
Последнего урока у меня не было, и я пошла домой. Я люблю бывать дома одна.
Весна гонит меня к новой жизни.
Сегодня весенний день, а вовсе не весенний. Дождь вроде как дождь, а каждая капля звенит от холода. Я продрогла в своей тёплой куртке — зуб на зуб не попадает. Может, потому, что не выспалась. Глаза слипаются.
Сразу, прямо в куртке, прошла к себе и рухнула — спать.
Снится мне голос Дениса: «Вы — самая красивая. Вы — самая добрая. Вы — самая умная…»
Почему он зовёт меня на «вы»?
Не снится. Голос Дениса гуляет по нашему дому свободный, чуть хриплый, чуть задыхающийся:
— Вы — несчастны, вы измучены, согласитесь: вам нужно уехать.
Денис выполняет мою просьбу. Уговаривает маму. Конечно, Денис выполняет мою просьбу. Он обещал помочь. Почему же мне так больно? Что-то не так в его голосе, в его словах… Я давно уже сижу на тахте. Прикладываю руки к груди и жму грудь, совсем как мама. Только мама пытается вздохнуть, а я — зажать боль.
