Я закрываю глаза — пусть думает что хочет, я хочу спать.
— Пожалуйста, — едва ворочаю языком, — сдайте билет, всё остальное потом.
Она явно встревожена, но послушно идёт сдавать билет.
Что делала бы я без неё в этой жизни? Спасибо, Ангелина Сысоевна.
Глава одиннадцатая
Время тянется. Я хожу по комнате. Хожу по гостиной, по кухне. Зверь в клетке.
Пусть любит маму, только бы жив.
Ангелина Сысоевна возвращается через час. И почти сразу, следом за ней, вваливается в гостиную Виктор. Он именно вваливается, чуть не падает, налетая на кресло у телевизора.
— Ты была права. У матери взял бланк, подделал рецепт, в аптеке купил таблетки, шёл, идиот, глотал, шёл, глотал. Не успел упасть, я вышиб из его рук эту чёртову гадость! — Виктор бросает на стол коробку с ничего не говорящим мне названием. — Едва доволок его до больницы, никогда не думал, что столько в нём весу! Сознание потерял там. Промывают. Там его предки. — С волос и по лицу Виктора течёт вода, он стирает её рукой, а лицо тут же снова — мокрое.
— Господи, да объясните мне, что случилось?
— Ну идёмте же! — Но у меня подламываются ноги, я опускаюсь на диван, ватная. Никакая сила не поднимет меня.
— Он жив, — шепчет мне в ухо или кричит Виктор.
Ангелина Сысоевна ни о чём больше не спрашивает.
Какое-то время мы сидим и молчим.
— Пойдёмте. — Я встаю, и ноги, хотя слушаются плохо, идут.
Ангелина Сысоевна молчит. Она — умная, поняла, о ком мы.
Больница. Не проходит и пяти минут, как она даёт мне белый халат, подталкивает к двери палаты:
— Иди!
Его не вижу. Белый сугроб навис над ним.
— Сыночка, очнись… Сыночка! — Над ним плачет его мать.
Ноги не идут, а как-то я оказываюсь около него. Это не он. Одни губы. Вывороченные, толстые. Вместо лица — губы.
Нельзя, чтобы узнала мама…
— Сыночка, очнись!
Я сижу в ногах Дениса. Вглядываюсь в его лицо.
— Пойдём, пожалуйста, ты уже несколько часов здесь. Маме сказали, будет жить, опасность миновала. Пойдём. — Голос Виктора стуком дятла.
Я должна пойти домой.
Дома спит мама. Когда она проснётся, я должна быть дома.
Я иду домой. И прихожу домой.
Мама спит. Отец готовится к урокам.
— Явилась? — спрашивает он.
Явилась. Я явилась домой. Почему я не иду в свою комнату, а сажусь к столу, под лимонное деревце? Это моё место.
— Мама сказала, обед на столе.
Отец говорит мне человеческие слова. Не спрашивает, где я «шлялась», и не говорит, что докопается до того, кто отец ребёнка. Он готовится к урокам.
Звонок в дверь. Отец идёт открывать.
— Витя? Здравствуй, Витя, заходи. Ты совсем взрослый.
— Я хотел бы поговорить с Полей.
Следом за мной Виктор идёт в мою комнату. Я плотно закрываю дверь.
— Он пришёл в сознание. Очень слаб, но опасность миновала. Мама позвонила из больницы.
— Спасибо, — говорю я и неожиданно для себя целую Виктора в щёку.
Мама просыпается утром. И идёт в школу. Пусть она узнает в школе. Не от меня.
Я в школу не иду. Не хочу слышать со всех сторон, что случилось с ним. Я знаю, что с ним случилось. А мама… она прежде услышит, что он жив и будет жить. Я сажусь делать вчерашние уроки и писать сочинение.
Школу я кончу. И уеду. В тот же день, как кончу школу. Только пусть мама будет жива. И Денис будет жив. И пусть они будут вместе.
Виктор пришёл на большой перемене:
— Не волнуйся, капельницу уже отключили, он в порядке. Я принёс тебе экзаменационные билеты.
— Маму видел?
— Не… — Виктор пожал плечами.
Видел, — понимаю я, — мама не в лучшей форме.
— При тебе сказали ей? — спрашиваю.
— Нет, конечно. В учительской.
— Она пошла к нему?
— Нет, конечно, уроки… Я побегу. Меня сейчас будут спрашивать. Химичка давно точит зуб.
Мама к обеду не вернулась, и отец потребовал от меня еду. Сварила картошку и сосиски, подала.
Мне хотелось есть, но не хотелось сидеть за одним столом с отцом.
Мама вернулась в пять. Я поспешила поставить перед ней обед. Она уставилась на меня. Смотрела — не видела. К еде не прикоснулась.
— Ну, всё в порядке? — спросил отец. — Ты чего не ешь?
— Всё в порядке? — повторила мама даже интонацию. Больше за весь вечер она не сказала ни слова и ушла спать, когда отец сидел ещё за столом.
С Денисом я столкнулась на улице через неделю. Я знала, он вышел из больницы. Он шёл, по обыкновению, отрешённый, меня не заметил.
В ту ночь я бродила по гостиной. В последние дни стояли холода. Дождь не лил — моросил. Превратиться в лёд не мог, температура — чуть выше нуля, а казалось, позванивает, едва слышно, как праздничный звон бубенцов вдалеке.
Что потянуло меня к окну, против которого стояла Люша? Чуть раздвинула шторы.
На месте Люши — Денис.
Я осела на пол, едва успев упереться руками, чтобы не упасть.
Померещилось?! Чуть привстала и поглядела снова. Денис стоит на месте Люши.
Господи, спаси его, только бы он не решил умереть. Спаси его. Дай ему надежду.
Иди спать, Денис, — шепчу.
В гостиной темно, и он не может видеть меня, смотрящую в щель между занавесками.
Стою до тех пор, пока он не идёт прочь.
Одеваюсь и, когда он отходит немного, выскальзываю из дома. Стараюсь идти на цыпочках, но, даже если бы топала, он не услышал бы… он звенит в звенящем дождём воздухе.
Денис подходит к школе, идёт в свою квартиру. Спасибо, Господи, ты услышал мою молитву.
Те три часа, что мне остаются до утра, я сплю мёртвым сном.
На следующий день Денис снова стоит под нашим окном.
И на следующий.
Не умирать решил — ждать.
Мама не сводит с меня глаз. Готовит мою любимую еду. Рассказывает за столом о своих учениках. Никогда не заговаривает со мной ни о чём другом.
Отец затаился. Но порой его ноздри ходят ходуном. Уж не знаю, что не нравится ему больше — мамино возбуждение или моя независимость.
Потерпи, отец, — молча говорю я ему, — ещё месяц, потерпи, я навсегда уйду из твоего дома.
