А я думаю об Ангелине Сысоевне. Она — последний солдат на поле моего боя. И без меня она станет совсем одинокой. Её муж фактически живёт в своей конторе. Он «делает деньги». Зачем он «делает деньги»? Чтобы сидеть в конторе целый день? Ангелина Сысоевна — одна.
Какая огромная разница — уезжать открыто и тайком. Тайком — тащи, волочи свой чемодан до автобусной остановки. Потом сиди до последнего мгновения на насыпи, чтобы, не дай Бог, не встретить знакомых. Потом пробирайся на платформу не со стороны вокзала. Открыто — такси, гомонящий вокзал и, хоть это не большой город, а лишь большой Посёлок, люди уезжают и приезжают. Уезжать открыто — здороваться со знакомыми, перебрасываться словами: «Учиться?», «Учиться».
— Я хочу есть, — говорит мама.
Она врёт. Она никогда есть не хочет. Она хочет, чтобы поела я — к обеду я не притронулась. Боялась что-то забыть, выворачивала ящики письменного стола, комода, перебирала одежду: что взять, без чего обойдусь. Прощалась — никогда больше сюда не вернусь, я знаю это. Не распахну окна в сад, не раскинусь на своей тахте, не сяду за свой стол. Всё станет чужое: стены, тахта, стол. Мы с мамой теперь бездомные. Я уже знаю, что это такое. Хозяйка сторожит каждый твой шаг — пятно на плите, запах рыбы, телефонный звонок…
— Может быть, ты уже хочешь вернуться? — спрашиваю, когда мы поели. Спрашиваю в самое мамино ухо. Мне хочется коснуться её, удостовериться — не сон, она здесь, со мной.
Мама передёргивает плечами. Понимай как знаешь. И улыбается. И говорит, что хочет спать.
У меня тоже слипаются глаза.
Мама выбрала верхнюю полку.
Какое-то время лежу носом к стене.
Отец уже вернулся из похода.
Наш дом теперь без цветов. Виктор унёс лимонное деревце и тополёк, унёс все мамины кадки и горшки с цветами и травами.
Встаю. Мне нужно увидеть мамино лицо: не плачет ли она.
Мама раскинулась и спит. Спокойно, крепко. Лицо настежь. Безмятежно. Не помню такого за все годы нашей общей жизни. Совсем девочка: щёки розовы, губы ярки, ресницы — веерами.
Что снится ей?
Это первая наша с мамой общая ночь в новой жизни.
Стук колёс баюкает меня — мама качает коляску. Я только начинаю расти.
Город встречает нас солнцем, суетой, криками, такси.
Хозяйка — на работе, Инна — в парикмахерской.
Стол заставлен едой, цветами. На плюшках — записка: «Есть три варианта, вечером покажу. Ешьте, пейте». Слово «ешьте» — без мягкого знака.
Мы с мамой завтракаем.
— Сейчас пойду в гороно, попробую устроиться на работу. Ты что хочешь делать?
— Попробую сдать документы.
— Ты решила, куда?
Киваю. У меня полный рот.
Я решила. Ни в какой геологический не хочу, там не будет спины Дениса, за которой идти, а без его спины геология мне совсем не нужна. Я буду биологом, как мама. И, когда я говорю ей это, она перестаёт жевать:
— Ты же никогда толком не интересовалась…
— Я не интересовалась? А кто приходил на занятия биологического кружка, а кто…
— Ты не готова к экзамену.
— У меня месяц. И я попрошу тебя помочь. Поможешь?
В моей с Инной комнате — мама!
— Давай так, — говорю неожиданно для себя самой, — мы вместе идём в гороно и вместе идём сдавать мои документы.
— Давай!
Мама смеётся?
И словно в меня бес вселяется: начинаю скакать по комнате.
— Вот уже не думала, что ты умеешь такое… — в мамином голосе удивление.
На улице — солнце, в широкой голубой полосе неба, и — люди.
Когда я была здесь одна, ни улиц с домами, ни людей не разглядывала.
Дома совсем не похожи на поселковые. Красивые. И конца им не видишь, ни вверх, ни вниз. И люди нарядные. Если бы не скорый шаг, которым почти все идут, можно решить, что сегодня — праздник. А сегодня день рабочий.
Мы с мамой как бы пристраиваемся к общей спешке, и нас тоже несёт светом солнца.
Адрес и как добраться до гороно узнали по справочной. Девушка попалась разговорчивая и объяснила нам, что оно находится в самом центре рядом с другими важными учреждениями. К тому времени, как мы подходим к гороно, темп города меняется, и меняется состав пешеходов. Теперь это — пенсионеры, женщины с детьми. Тоже нарядные, но — неторопливые. Десять утра. Волны, нёсшие город на работу, пали в штиль.
Дальше события разворачивались фантастическим образом.
В гороно с мамой говорить не стали, отправили в Комитет культуры, и она попала на приём к однокурснику, который когда-то был в неё влюблён. Услышав мамину историю — ушла от мужа, начинает новую жизнь вместе с дочерью, которая сидит в приёмной, он выскочил в приёмную, пригласил меня тоже к себе, усадил рядом с мамой, тоже в зелёное кресло, и возбуждённо заговорил:
— У тебя — дочка, у меня — два сына, моложе твоей, близнецы. Какая красавица у тебя дочка! Я всегда хотел дочку, — он вздохнул, — похожую на тебя. Она у тебя уже совсем взрослая.
Невысок, широкоплеч, Валерий Андреевич носит незапоминающееся размытое лицо, когда всё на месте и всё как бы смазано. Брови, губы — без формы, нос — не картошка и не курносый, глаза — не голубые, не серые, не зелёные, и тоже без определённой формы. И только родинка на щеке, пышная, коричневая, — знак Валерия Андреевича: не спутаешь ни с кем.
— А я считал, Климентий по-прежнему носит тебя на руках.
— Носит… — кивнула мама.
Валерий Андреевич покосился на меня:
— Надеюсь, ты найдёшь время поговорить со мной.
— Конечно, найду, — улыбнулась мама. — У меня теперь будет много счастливого времени.
Валерий Андреевич оказался волшебником.
Он предложил маме работать в одной из лучших, по его словам, школ и поднял телефонную трубку.
— Васёк, ну, я, чего удивляешься? Ну, клюкнем. Хочешь, прямо сейчас, я угощаю. Ну, конечно, жду услуги. Однокурсница, понимаешь… всю жизнь влюблён. Редкий человек, редкий специалист, незаменимый. Поможешь, поможешь… прописка первое дело. Ну… легко с тобой, с полуслова сечёшь. Ну?! Ну ты даёшь! Ну, конечно, из старых фондов хорошо. Не думаю, что — богачка. Ну?! Не забуду, я тебе никогда этого не забуду. Прямо к тебе… куда ещё? Идут. Ну да, с дочкой. И дочка, и мама — красавицы. Есть люди, с которыми время ничего не делает. Ну?! Нет, это нет, к сожалению. Совсем не то. Спасибо, Васёк. До вечера. Не беспокойся, в лучшем виде угощу.
Мама улыбается. Поверить невозможно, что это она совсем недавно волочила на себе пьяного отца к дивану.
— Машенька, слушай сюда, — сказал важно Валерий Андреевич, когда положил трубку. — Тебе выделяется двухкомнатная квартира. Твой дом на кого записан? На Климентия? Вот и ладненько: хорошее дело — домострой. С пропиской не волнуйся, вся милиция — моя, в лучшем виде сделают. Отдашь паспорта, я позвоню. Вот тебе кабинет Васька в мэрии и адрес милиции.
