Мама разговаривает с Зиной.
Зина быстро освоилась. Бегает из комнаты в комнату, берёт без спроса со стола всё, что ей захочется, и, не успеваешь войти в дом, начинает с тобой разговаривать. Играть с куклой или строить что-то из конструктора она может только в компании, ей нужно, чтобы кто-то слушал её, чтобы кто-то смотрел на неё и восхищался ею. Рисуя, Зина тут же громко сообщает, что круг, который она нарисовала, означает солнце, дома, падающие почему-то все в одну сторону, — жилища потерявшихся мам, это ветер сбивает их в одну сторону. Кукла хочет есть, поэтому её нужно часто кормить. А любит кукла больше всего конфеты и мороженое.
Мама любит разговаривать с Зиной, а я — нет. Мама расспрашивает её о книжках, которые им читала воспитательница, о зверушках на картинках, рассказывает ей о повадках зверей, о том, где и как звери живут. Зина зовёт её «бабушка» и любит расчёсывать мамины волосы.
Зина лезет бесцеремонно к каждому, кого видит, и сразу переключает его внимание на себя. На Тусю смотрит исподлобья, готова обидеть её при первом удобном случае.
Туся наконец встала.
Она пошла по комнате, по коридору, по кухне — прозрачная, — качается на тонких ножках.
— Скажи мне «мама», — просит её Инна. — Посмотри на меня. Почему ты не посмотришь на меня?
Девочка смотрит на неё.
— Ты меня видишь?
— Вижу.
— Скажи «мама».
— Ты не моя мама. Моя мама совсем другая. Отвези меня к ней, я хочу к маме.
Инна беспомощно смотрит на нас.
— Ты хочешь обратно в детский дом, в котором ты жила? — спрашиваю я её.
Она выставляет прозрачные ладошки и прячется за них от меня.
— Тебе с мамой Инной лучше, чем там? — спрашиваю я.
Выпитое до косточек личико, потерявшие цвет глазки.
— Она не мама, она — Инна.
— Вот и нет. Мама. Есть мама, что родит. Есть мама, что растит.
— Я хочу маму, что родит. Пусть меня растит она. Мама читала мне книжки и прыгала со мной, мама читала мне стихи. Она говорила: «Представь себе всё, о чём я читаю, и увидишь». Начнёт мама говорить стихи, и я вижу коня, гору… я всё вижу.
— Что ты врёшь? — вступает в разговор соскучившаяся Зина. — Видеть можно, только когда это есть перед тобой. Ты всё врёшь.
Инна беспомощно смотрит на нас.
— Один видит то, что есть, другой видит то, что представляет себе, — говорю я, и мой голос плюётся раздражением. — Тот, кто видит в воображении, видит больше, чем тот, кто видит просто глазами.
— Иди ко мне, маленькая. Ну-ка, закрой глаза, — говорит мама Зине. — Представь себе коня.
— Как я могу представить его себе, если не видела?
— И на картинке не видела?
— На картинке видела, он был жёлтый, похож на собаку.
— Тогда представь себе собаку, собаку-то видела!
— Видела. Белая, с чёрными пятнами.
— Шерсть длинная или короткая?
— Длинная, на ней висят комки.
— Ясно. Вот и представь себе такую собаку.
— Тебе легко говорить, она убежала, испугалась нас, мы шли по дороге.
— Но ты же видела её! Ты же только что описала её! Закрой глаза, представь себе, ты снова идёшь по дороге и снова видишь ту собаку.
Я склонилась к Tyce:
— Инна тоже будет читать тебе книжки и стихи. И тоже скажет тебе: «Представь себе всё, о чём я читаю тебе, и увидишь».
— Она скажет не таким голосом.
— Да, она скажет своим голосом, но она тоже будет любить тебя.
Инна сидит перед Тусей на корточках, и по её щекам ползут слёзы.
— Я тебе сошью платье, — говорит она. — Я умею шить красивые платья. Мы с тобой пойдём в зоопарк.
— Что такое зоопарк?
— В зоопарке живут звери.
— И кони? И птица сокол?
В этот день мы завтракали поздно.
В субботу мама не уходит в школу. И мы все едем в зоопарк.
Каждое мгновение мы с мамой тушим пожар.
Стоит Tyce сказать «Посмотри, у белки уши — короткие, значит, заяц слышит лучше, чем белка», как Зина начинает кричать на неё: «Что ты понимаешь, ты совсем дура. У белки сразу ухо, а к зайцу надо добраться, чтобы он услышал».
Стоит Tyce сказать, что она хочет снова к обезьянам, как Зина начинает топать ногами:
— Я хочу к пони.
Каждый раз Инна теряется и не знает, что делать. И, если бы не моя мама, лились бы слёзы весь день у всех троих.
— Внутри уши устроены почти у всех зверей и людей приблизительно одинаково. Что касается того, кто лучше, кто хуже слышит, вопрос сложный, потому что ни ты, ни я не были ни зайцем, ни белкой.
Сама Инна явно не может справиться ни с одной, ни с другой девочкой, и на её лице, как переводные картинки, проявляются растерянность и страх.
Вечером, когда девочки спят, Инна сидит на кухне и смотрит в окно. Деревья в листьях держат густой летний воздух, подсвеченный только что зажёгшимися фонарями. И, наверное, она молчала бы всю ночь, если бы я не налетела на неё:
— Ты боишься? Думаешь, не справишься. Жалеешь, что взяла Зину? Ты же сама хотела именно её! Ты раскисла, она тебя назвала «мама». Может, она всех называла «мама». Ты хотела бы только Тусю, а Туся хочет свою маму. И ты думаешь, ты — слабачка, не способна растить их?
И Инна начинает кричать без голоса:
— Да, я думаю, я слабачка. Да, я знаю, что я не справлюсь. Да, я хочу только одну, но она не хочет меня!
— А теперь, когда ты вышла из столбняка, с тобой можно разговаривать.
Мама моет посуду. Словно не слышит нас. Шум воды дразнит меня.
— Давай отвезём обратно и ту и другую, пока не поздно, — говорю я. — Римма поймёт. Пусть она поищет им другую маму, если найдёт, конечно. У неё тысячи знакомых, одиноких женщин.
— Ты скажи, что делать?
— Прежде всего читать, Инна. Самой учиться, — говорит моя мама. Она стоит перед Инной и вытирает руки полотенцем в ярких красных цветах. — Зину немедленно устроить в летний лагерь, чтобы она была занята. За то время, что она будет в лагере, сделать всё, что возможно, чтобы утешить, успокоить Тусю. Вдвоём их нельзя оставлять ни на минуту, пока не научишь их играть вместе. Лето — длинное, ты всё успеешь. К тому времени, как вернётся Зина из лагеря, подготовишься: ты подружишься с Тусей, приручишь её к себе и продумаешь игры для них обеих, научишь их — при себе — вместе играть.
— Я не смогу ничего. Не смогу учиться, не смогу научить их играть вместе.
— Отдай обратно.
