Получив приказы, герцогская пара вернулась во Францию, рассматривая их краткое пребывание в Британии со смешанными чувствами. Вскоре после того, как они приехали в Париж, он описал мрачную атмосферу, царящую в Британии, Герману Роджерсу:
«У меня была возможность поговорить почти с каждым министром и старшими офицерами трех служб, что помогло мне собрать нить событий за трехлетнее отсутствие. Мы увидели мрачную Англию… Но нет никакого энтузиазма насчет этой войны; мрачная и довольно угрюмая решимость хоть что-то сделать с этим безнадежным беспорядком, в который ужасные решения руководства страны втянули народ – это та атмосфера, которую мы не по своей воле оставили позади! Только Господь знает, чем все это закончится, и многое зависит от того, сколько это продлится».
Его худшие опасения об отсутствии энтузиазма подтвердились спустя несколько дней, как они вернулись во Францию. Для человека, которому не доверяли, ему поручили важное задание. Французские вооруженные силы были крайне скрытными касательно своей обороны и защиты. Они не дали союзникам осмотреть линию Мажино, цепь крепостей, которые формировали хребет военного редута. Британцы были разочарованы.
Пока обсуждалось, как узнать о планах и развертывании французских войск, герцога делегировали присоединиться к миссии. Как вспоминал бригадир Дэви, начальник персонала миссии: «Наконец нам была ниспослана возможность осмотреть французский фронт».
Герцог, был популярен во Франции так же, как и в Германии и Британии, был ключом, который бы открыл французский военный сейф, генерал Гамелен, французский главнокомандующий в Венсенне, был горд показать экс-королю линию фронта. Он умело использовал шарм, чтобы выудить французские секреты, генерал-майор Говард-Вайс проинформировал Военное министерство, что он написал пять «важных» докладов о слабых сторонах французской защиты, в особенности о плохой подготовке противотанковых бригад. Изначально предполагалось, что должность офицера связи «уберет герцога с дороги», на самом деле задание, которое требовало осмотрительности и дипломатии, очень подходило его положению, его статус открывал все двери.
Герцог так не думал, он был раздражен, что его не пускали на британскую линию фронта и прекрасно понимал, что ничему из того, что он сказал или доложил, военное руководство в Лондоне не следовало. Со своей стороны герцогиня, которую бойкотировали все британские благотворительные организации, присоединилась к французскому Красному кресту, чтобы доставлять медицинские принадлежности в полевые госпитали. Очень скоро они почувствовали скуку, недооцененность и обиду, герцог все больше времени проводил за гольфом, нежели работал над военными делами. Несколько раз неугомонный герцог возвращался в Лондон зимой 1940 года без ведома короля. Он встречался с Черчиллем, ездил в министерство иностранных дел, чтобы пожаловаться на то, как к нему относятся в посольстве в Париже и, возможно, самое главное, чтобы плести интриги.
На тайном совещании с Уолтером Монктоном и лордом Бивербруком дома у Монктона в начале 1940 года он всерьез задумался над предложением возглавить международное движение за мир, как и когда Бедо был готов финансировать его турне. Бивербрук подстрекал герцога, предположив, что войну можно закончить мирным соглашением с Германией. Пресс-барон считал, что герцог должен вернуться к гражданской жизни, заручиться поддержкой города и колесить по стране как «мирный кандидат». «Вперед, сэр, я вас поддержу», – сказал ехидный канадец перед уходом. Несколько минут герцог смотрел на эту идею с энтузиазмом и передумал, только когда Монктон указал, что это будет «государственной изменой». Но главной причиной отказа от возможной новой важной роли стало напоминание Монктона: если герцог вернется в Британию, ему придется заплатить подоходный налог. На этом «маленький мужчина» побледнел и сказал, что план отменяется; когда он понимал, что ему придется тратить свои собственные деньги, как это было с отмененным туром в Америку, его энтузиазм тут же улетучивался.
Хотя герцог был разочарован нехваткой признательности за его военную оценку французской обороны, именно эти самые наблюдения усилили подозрения о его «преданности» союзникам. Дерзкое наступление Гитлера во Францию и в страны Бенилюкс
[15] 10 мая 1940 года в обход линии Мажино и разнос неподобающей противотанковой обороны, о которой ранее говорил герцог, были опорными точками возобновленного беспокойства.
Проигнорированные рекомендации герцога об усилении этой самой обороны, которую прорвали бронетанковые войска генерала Гудериана, просто потерялись во всей этой шумихе. Если бы им последовали, танковая атака могла бы быть остановлена. Когда Гитлер начал Французскую кампанию, западные державы имели преимущество с точки зрения количества и качества вооружения, немцы же получили преимущество благодаря превосходной стратегии и исполнению. Как заметил историк, профессор Петропулос: «Вопрос, который логически последует, будет заключаться в том, было ли достигнуто это превосходство с помощью шпионажа и неосторожности и были ли Виндзоры этим самым источником информации».
Подозрение пало на Чарльза Бедо. В период так называемой Странной войны
[16] Бедо был близок с фон Риббентропом и его эмиссаром в Париже Отто Абецом, и также часто был гостем на ужинах с герцогом, который теперь был «генерал-майором Эдуардом», и герцогиней. Он позаботился о том, чтобы иметь хорошие отношения с окружением герцога. За ужином в Лондоне он предложил Форвуду «хорошую должность», подразумевая, что он хорошо справится в новом прогерманском правительстве. Его заговорщическое отношение просто сбило с толку Фрути Меткалфа. «Я не могу его раскусить. Он слишком много знает», – заметил Меткалф.
Тем не менее именно преданный Меткалф организовывал ужины Бедо, который теперь находился под надзором секретной службы, с герцогом и герцогининей, которые вернулись из Парижа. После унизительного фиаско их отмененного тура по США, герцог был осмотрительнее с человеком, которого Дадли Форвуд называл «умным манипулятором». Однако так как Бедо неизменно платил за ужины, герцог, возможно, чувствовал себя обязанным и случайно раскрывал важную военную информацию нацистскому товарищу.
Герцог всегда был невысокого мнения о французах, считал их декадентскими и коррумпированными. Его собственное расследование обороны страны только лишь усилило это мнение. Вполне может быть, он говорил об своих взглядах несколько свободнее, чем должен был.
В период Странной войны, Бедо все еще считал, что активные военные действия не были неизбежными между воюющими сторонами и использовал свои контакты, чтобы попытаться разрешить потенциальный конфликт. Как заметил историк Герхард Вайнберг: «В критический период, в мае и июне 1940 года Бедо был пронацистом и думал, что для западных держав будет лучше заключить мир с нацистами на любых условиях».
