Герцог после недавней встречи с президентом старался указать на то, что Англия должна уважать Америку, страну, которая может осуществить мирное урегулирование конфликта. В серии риторических вопросов он утверждал, что в современной войне не существует понятия победы, напомнив Орслеру, что немецкая армия не была побеждена в Первой мировой войне.
Когда Орслер спросил, может ли Гитлер быть смещен антивоенной революцией немецкого народа, ответ герцога оставил опытного интервьюера «ошеломленным». Он сказал Орслеру:
«В Германии не будет никакой революции, если Гитлер будет свергнут, это будет трагедия для всего мира. Гитлер – правильный и логичный лидер германского народа. Жаль, что вы не встречались с Гитлером, как и то, что я не встречался с Муссолини. Гитлер – великий человек».
В последовавшей тишине, герцог заговорщически наклонился вперед и спросил: «Думаете ли вы, что ваш президент решит вмешаться в качестве посредника, когда или если подходящее время наступит?» Орслер предположил, что он это сделает, если посчитает, что это будет в интересах человечества.
Герцог продолжил и сказал, что немногие действительно понимали, с какой рискованной ситуацией столкнулась Британия, подводные лодки «создавали хаос» в торговом судоходстве. Приходит время, когда кто-то должен сделать шаг, чтобы остановить эту войну между «двумя упрямыми народами». Он добавил: «Звучит очень глупо, но наступает время, когда кто-то должен сказать: ребята, вы уже долго деретесь, а теперь пришло время поцеловаться и помириться».
Он заявил, что если Соединенные Штаты вступят в войну, то она продлится еще 30 лет – мнение рьяного изоляциониста. Время придет, рано или поздно, когда президент должен будет сделать шаг вперед, чтобы закончить конфликт – цель, которую Вайсман попытался достичь, но ему не удалось это сделать.
Обсуждение этих вопросов продолжалось два часа, несколько ошеломленный Орслер покидал бывшего короля в компании своего адъютанта, капитана Вивиана Друри, который тихо подчеркнул, как герцог, который был предметом «жестоких гонений», мог быть весьма полезным как для Британии, так и для Америки. Когда он приехал обратно в отель, он затолкал свою жену Грейс в кладовку, закрыл дверь и прошептал суть интервью. Он поделился своим «непростым подозрением», что герцог хотел, чтобы он передал его мнение самому президенту. Это было подтверждено на следующее утро, когда капитан Друри прибыл в их отель и спросил его, вступит ли он в «заговор Макиавелли» и расскажет президенту суть их разговора.
Эмиссар герцога сказал: «Скажите мистеру Рузвельту, что если он сделает предложение в пользу мирных переговоров прежде, чем кто-либо в Англии сможет этому противостоять, герцог Виндзорский сразу же выступит с заявлением в поддержку, и это начнет революцию в Англии и вынудит заключить мир». Он попросил его не публиковать ничего сразу, иначе «у Британской империи снесет крышу». Орслер пообещал ничего не печатать и согласился поговорить с президентом.
Как отметил сын Орслера: «Отправляя свою просьбу президенту, он уже переступил через границы дипломатии и перешагнул через предательство. У него на уме была как минимум революция».
Орслер, который продиктовал записку на 17 страниц, описывая это экстраординарное дело, принял меры предосторожности и рассказал своему издателю, бывшему бодибилдеру Бернарру Макфаддену суть интервью, когда приехал обратно в Майами. Почувствовав себя в опасном и затруднительном положении, он также рассказал все Вальтеру Каригу, на случай если с ним что-то случится. В самом деле, при жизни он так и не опубликовал полное интервью, Фултон младший сказал, что он беспокоился за свою жизнь.
Он должным образом назначил встречу с президентом на утро 23 декабря – хотя и не существуют официальных записей этой встречи. Президент, с ним была только его собака Скотти, спросил Орслера о его дочери Эйприл и ее учебе в школе. Когда они перешли к делу, Рузвельт прервал журналиста, когда он начал свою историю.
«Фултон, – сказал он, – ничего меня не может удивить в эти дни. Ничего не кажется мне фантастикой. А что, а знаешь ли ты, что я был уже удивлен узнать, что одни из величайших людей в Британской империи, люди так называемого высшего класса, люди самого высокого ранга, в тайне хотят потворствовать Гитлеру и остановить войну? Я называю этих людей невежественными, необразованными», – явная отсылка к Галифаксу, Ллойду Джорджу и другим.
Орслер почувствовал, что президент уже знал, что было на уме у герцога, эту информацию, скорее всего, передали ему из ФБР. Когда он читал замечания герцога, он заметил, что президент стал взволнованным. «Его руки тряслись. Все его тело дрогнуло. Это было беспрецедентное зрелище».
Президент взорвался: «Когда маленький Виндзор говорит, что не думает, что в Германии должна произойти революция, я говорю тебе, Фултон, я бы лучше прислушался к мнению Эйприл, а не к нему». Затем он продолжил диктовать письмо капитану Друри, которого назвал «плохим мальчиком». В письме говорилось:
«Дорогой капитан Друри,
По пути домой во Флориду, я остановился в Вашингтоне и поговорил с другом. Его ответом было то, что в Вашингтоне сейчас все планируется не ранее 24 часов и никто не обладает даром видеть будущее. Если у вас есть какие-нибудь мысли, дайте мне знать».
Короче говоря, он давал герцогу президентский отказ. Потом он выразил Орслеру президентскую точку зрения относительно поведения и характера герцога, касаясь многих проблем, выраженных британским правящим классом, в частности то, что он оставлял открытыми красные ящики в Форт-Бельведер, заигрывания миссис Симпсон с фон Риббентропом, связь герцога с его немецкими друзьями после отречения и его сомнительный подход к службе, когда его назначили офицером связи во Франции, а он шатался в Париже после обсуждения сверхсекретных планов со старшими офицерами.
Это было его самое неодобрительное замечание: «Я не могу доказать то, что сейчас скажу, но я знаю, что в Париже были 9 коротковолновых радиоприемников, которые постоянно передавали информацию немецким войскам, и никто не мог определить, как такая точная информация могла отправляться через радиостанции». Он явно подразумевал, что герцог был причастен к этому предательству.
Под этой необычной, почти сюрреалистической, королевской встречей скрывалось много знакомых контуров политического пути герцога. Как и другие европейские принцы – включая его брата герцога Кентского, принца Филиппа и принца Макса фон Гогенлоэ – и бизнесмены с хорошими связями, как например, его друг Веннер-Грен, он видел себя как честного посредника в европейском мирном процессе. Разницей было только то, что их действия имели место быть до войны или же с разрешения их правительства. Эта война длилась уже второй год, и самовольные попытки достижения мира были опасными, нежеланными и, возможно, предательскими. Сколько бы он не презирал безрассудство войны и не желал мира, его благородные мотивы могли истолковываться как действия человека, изолированного и скучающего, который вновь хотел оказаться в центре событий.
Это, пожалуй, самая добрая интерпретация его поведения, любопытное интервью герцога становилось все более зловещим и конспираторским, когда попало в контекст заявлений ведущих американских предпринимателей, по большей части пронацистских и антисемитских, которые хотели продолжать вести бизнес с нацистской Германией любой ценой.
