– «Напрасно пытался бы я живописать величие, скромную непринужденность ее осанки или непостижимую легкость и упругость ее поступи. Она появлялась и исчезала, словно тень», – продолжал Элиас, как будто не услышал вопроса матери.
Его взгляд был устремлен на лежавший посреди стола венок, словно он находился один в пустой комнате. В столовой воцарилась тишина, звучал только голос Элиаса:
– «Зрачки ее были ослепительно черны, и осеняли их смоляные ресницы огромной длины. Брови, чуть неправильные по рисунку, были того же цвета. Однако ‟странность”, которую я обнаруживал в глазах ее, по природе своей не была обусловлена их формою, цветом или блеском и должна, в конце концов, быть отнесена к их выражению».
На лице Алены по-прежнему отражалось недоумение, но она сдерживалась и слушала сына с напряженным вниманием.
– «Сколько долгих часов размышлял я об этом! О, как я пытался постичь это выражение целую летнюю ночь напролет! Что это было – то, глубочайшее демокритова колодца, что таилось в бездонной глубине зрачков моей подруги? Что это было? Меня обуяла жажда узнать. О, эти глаза! Эти огромные, сверкающие, божественные очи! Они стали для меня двойными звездами Леды, а я – увлеченнейшим из астрологов».
Элиас замолк.
Мурашки побежали по моей коже, меня словно окатило холодной водой. Я слушала быстрое биение собственного сердца. Что это сейчас было? Меня охватило тревожное чувство.
Алена заговорила первой после долгой паузы.
– Элиас, – пробормотала она, – ну ты просто… Вау, что это?
– Цитата, – ответил он. – Из рассказа «Лигейя» Эдгара Аллана По.
Алена раскрыла рот.
– Понятия не имела, что ты читаешь классику, – сказала она. – И цитата такая длинная! Как тебе удается держать в голове целый отрывок?
– Я бы тоже не прочь узнать, – добавил Себастьян.
Не в силах пошевелиться, я сидела, вглядываясь в бездонные глаза маленькой кошечки. Она уже не казалась такой испуганной, как поначалу, но и не мурчала, как на коленях у Элиаса.
– Я просто много раз перечитывал этот рассказ, – ответил он.
Интересно, что значит это «часто». Я перечитывала «Лигейю» раз пятьдесят-шестьдесят, но не смогла бы так свободно цитировать целые куски.
Очевидно, любовь Элиаса к этому рассказу, в которой он признавался по электронной почте, тоже не выдумка.
– Ну, в таком случае должна сказать, что благодаря вам двоим мы нашли для этого маленького создания прекрасное имя. Имя со смыслом, – сказала Алена и посмотрела сперва на меня, а потом на Элиаса.
– Это была идея Эмили, я только процитировал, – отозвался Элиас. Ни в чьих устах мое имя не звучит так же чудесно, как в его.
– На мой взгляд, это ваша общая заслуга, – возразила она и, поднявшись, направилась к серванту, на котором лежал фотоаппарат.
– Ну-ка, сделайте менее кислые физиономии, – призвала она. – У нас такие замечательные крестины, их непременно надо запечатлеть!
От мысли оказаться на одной фотографии с Элиасом мне стало дурно.
– Вы сто лет вместе не фотографировались – только в детстве. Пора это исправить. Улыбнитесь-ка, господа хорошие. И подними Лигейю, Эмили, а то ее не видно.
Алена взяла фотоаппарат и замерла в ожидании. Себастьян чуть пригнулся, чтобы его затылок не попал в кадр. Я глубоко вздохнула и посадила кошечку на грудь, придерживая ее рукой. Она крепко вцепилась коготками в свитер. Теперь, когда она оказалась у моего лица, я почувствовала, что она впитала не только тепло Элиаса, но и его запах.
Алена опустила камеру.
– Между вами влезет полслона. Куда это годится? Элиас, давай придвинься поближе к Эмили. Она тебя не укусит.
Это было уже слишком.
– Вот в этом я бы не была так уверена, – еле слышно процедила я сквозь зубы. Но тот, кому мои слова были адресованы, похоже, прекрасно их разобрал. Он не сдвинулся ни на сантиметр.
– Алена, снимай, – попросила я. – Она начинает царапаться.
Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем Алена нажала на кнопку, я наконец-то смогла поменять позу на более удобную. И словно по сигналу, Лигейя вдруг принялась отчаянно вырываться. Сперва я пыталась ее успокоить, но потом поняла, куда она навострилась. Она хотела назад к Элиасу. Не глядя на него, я пересадила котенка ему на колени и тут же отдернула руки.
– Ты все-таки подумай – может, возьмешь ее себе? – предложила Алена. Обойдя стол, она встала у Элиаса за спиной и, перегнувшись через его плечо, погладила котенка по голове. – Ужасно жалко будет с ней расстаться, но, похоже, ты хозяин ее мечты.
– Я бы с радостью ее взял, – ответил Элиас, – но я слишком много времени провожу в разъездах и не смогу уделять ей достаточно времени. У вас ей точно будет лучше.
– Но за ней может присматривать Алекс.
– С Алекс станется – возьмет и накрасит бедняжке когти. К тому же она почти поселилась у свекрови.
Себастьян усмехнулся и откинулся на спинку стула.
– И даже когда она должна бы быть дома, – продолжал Элиас, – она шляется по магазинам либо пропадает у… у лучшей подруги.
Эта самая подруга, присутствующая здесь же, удивилась тому, что он запнулся. Но это недолго ее занимало: скоро она сообразила, что опять думает о ерунде. И поскольку несчастная дошла уже до того, что стала думать о себе в третьем лице, то решила, что пора выпить еще вина.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь. Когда я звоню, кто-то из вас двоих обычно дома. Так что все не так плохо. Или ты просто боишься не справиться?
– Да нет, – ответил он. – Я просто хочу, чтобы ей было хорошо. А я, к сожалению, не могу заботиться о ней так, как она того заслуживает. И вдобавок… – Элиас запнулся.
– Вдобавок? – помогла ему Алена.
– Да ну. – Он тряхнул головой. – Ничего. Здесь, в Нойштадте, ей будет лучше, чем в таком огромном городе, как Берлин.
Что он хотел сказать? Мне почему-то показалось, что он умолчал о чем-то важном, какой бы равнодушный вид он на себя ни напускал.
Алена обняла сына сзади и вздохнула.
– У моего мальчика такое доброе сердце.
С этими словами она от души его поцеловала.
– Ма-ам, ну пожалуйста, – взмолился Элиас. Но Алена захихикала и поцеловала его еще раз.
– Вот так-то лучше, – сказала она и выпрямилась. – Пойду-ка займусь глинтвейном.
– Помощь нужна? – спросил Себастьян.
– Ты очень мил, но нет, спасибо. Я сама справлюсь. Ты сегодня и так много помогал.
Едва Алена скрылась из виду, в столовой воцарилась тягостная тишина. Мы трое молчали, думая об одном и том же. Над нами грозовым облаком нависла щекотливая тема, которую мы не поднимали при родителях. Атмосфера накалилась. Себастьян единственный из всех нас мог свободно двигаться, не боясь посмотреть не туда. Я же съежилась на своем месте и всей душой надеялась, что кто-нибудь из ушедших скоро вернется.
