– Честно говоря, я не вижу тут никакого предательства, Элиас. На твоем месте любой думал бы так же.
– Но почему я чувствую себя так, будто предаю ее?
– Я понимаю твои чувства. Очень хорошо понимаю. Конечно, я сужу со своей колокольни, но мне кажется, тебе не стоит себя винить. Джессике нужна помощь, – сказала я. – Причем такая, какой вы оказать не можете. Да и откуда вам взять необходимые навыки? Речь ведь не о бытовых неприятностях, а о серьезных психических проблемах. На то и существуют специалисты. Всегда важно отдавать себе отчет в том, где твои возможности заканчиваются. Поэтому лучше предоставить заботу о Джессике людям, которые умеют работать с подобными случаями.
Элиас тяжело вздохнул и помолчал немного.
– Разумеется, ты права, – наконец признал он. – Но это так… – Он не договорил и пожал плечами.
– Все равно чувствуешь себя виноватым, да?
Он молча кивнул.
Под одеялом я обхватила руками щиколотки.
– Так выходит, никто из вас так и не поговорил с Джессикой?
– Почему же. В конце концов мать уговорила Софи поговорить с Ивонн. Не знаю, сколько она там пробыла, но мне показалось, что целую вечность. Вернувшись, она сказала, что Джессика не хочет нас видеть, так как ей стыдно и она боится, что мы сердимся на нее. Тогда я, не раздумывая, направился к ней в палату. Уму непостижимо, почему она несет такую чушь. Речь ведь о ней, а не о нас. У нее проблем по горло, и ни о чем другом ей, собственно, сейчас и не надо думать.
– Она тебя выставила?
– Нет. Все остальные тоже зашли, и вместе мы хотя бы смогли убедить ее, что никто на нее не сердится. Но вся эта ситуация ей, конечно, неприятна. Попытку самоубийства она обсуждать не хочет ни в какую. Большую часть времени мы просто сидели вокруг ее постели и молчали.
Элиас очень старался рассказывать сухо и по делу, но если вслушаться, можно было уловить, как подрагивает его голос.
– Когда ее… переведут? – спросила я.
– Завтра утром, – ответил он. – По крайней мере так сказал психолог.
– Ты и с психологом успел поговорить?
– На бегу. Он хочет завтра в десять утра встретиться со мной и Ивонн. С ее родителями он сегодня уже беседовал, но проку от них немного. Они живут слишком далеко и не так уж много знают о проблемах дочери в последние годы. У Джессики с ними натянутые отношения.
Завтра в десять утра? Я тут же посмотрела на будильник. Уже 23:58. Элиас и прошлую ночь почти не спал и, судя по его виду, отчаянно нуждался в отдыхе.
Он потер лицо руками и запустил пальцы в волосы.
– Но я здесь не за этим, Эмили, – сказал он и взглянул мне прямо в глаза.
Мой пульс участился, ладони взмокли. Мне стало страшно. Очень страшно.
Глава 18
Начало конца
Я крепче обхватила ноги руками.
– Зачем же ты пришел? – пролепетала я еле слышно.
– Хотел поговорить с тобой. О нас.
Я набрала в грудь воздуха.
– Элиас, – проговорила я, – это можно сделать и в другой день… не сегодня. Ты чудовищно устал и…
– Есть вещи поважнее сна. – Его голос звучал мягко и вместе с тем решительно.
Я сглотнула и стала разглядывать свои руки. Я понятия не имела, с чего начать, и затараторила:
– Возможно, тебе это кажется невероятным… Но все, что я вчера тебе написала, – правда. Я не получала твоего письма. Когда мы с тобой столкнулись около ванной, я думала, ты говоришь о нашей ссоре на лестнице.
– Я знаю. Я говорил с Себастьяном.
Я очень внимательно разглядывала свои пальцы.
– Когда я вчера прочел твое сообщение… – проговорил он и передернул плечами. – Даже не знаю, как объяснить. Я был потрясен. Я просто не мог сразу ответить.
– Не стоит извиняться, Элиас. Я прекрасно все понимаю. У тебя голова была занята другим. Я даже думала, что тебе понадобится больше времени. И вдруг ты стоишь на пороге.
Происходящее казалось нереальным. Еще неделю назад, на Рождество, я не хотела ни словом с ним перемолвиться, а теперь сижу с ним на кровати и каждую секунду боюсь, что он встанет и уйдет, не договорив.
– Я был потрясен, у меня в голове все это не укладывалось, – проговорил он. – Ты жила в уверенности, что я так и не объяснился и не извинился. Мне очень жаль, что так вышло. Конечно, что тебе оставалось обо мне думать? И вчера я так грубо с тобой говорил…
– Но ты же не знал, – возразила я.
– Все равно. – Элиас покачал головой. – Это не отговорка. А правда в том… словом, я бы просто не вынес, если бы ты стала хлопотать вокруг меня. На следующий день ты бы все равно ушла и… – Он не договорил. Но слова, которые он не произнес, повисли в воздухе.
– Элиас, – проговорила я, – может быть, я пока не могу разложить все по полочкам – но поверь, я понимаю тебя лучше, чем тебе кажется.
Он посмотрел на меня. Воцарилось молчание. На этот раз он первым отвел глаза.
– Где ты оставил письмо? – спросила я.
– Под дверью, – он опустил голову. – На коврике.
Ага. Хотя мне по-прежнему не верилось, что кому-то понадобилось его оттуда похищать, но место, конечно, не самое надежное.
– Теперь я и сам понимаю, что это было глупо, – удрученно проговорил он. – Но было пять часов утра, я совсем не спал, потому что ночь напролет сочинял письмо. Сначала я собирался отдать его тебе лично в руки, но когда оказался перед дверью… – Элиас закрыл глаза. – Не смог заставить себя постучать. Поэтому оставил письмо у порога. Я ведь знаю, что ты каждое утро ходишь в общую гостиную за кофе. Вот тогда, решил я, ты и обнаружишь письмо – то есть самое позднее через два часа. Я и в страшном сне не мог себе представить, что вы с письмом так и не встретились – почему-то мне это даже в голову не приходило.
Два часа – действительно не такой уж большой промежуток времени, особенно рано утром, когда редкий студент бодрствует. Мне вспомнился рассказ Евы об уборщице. Быть может, письмо действительно взяла она, но не из любопытства, а потому, что приняла его за мусор?
Впрочем, какая разница, кто и почему, факт в том, что письмо исчезло. И хотя обстоятельства его пропажи так и остались загадкой, сейчас это не так уж важно. Меня мучил другой вопрос, который отодвинул все прочее на второй план.
– Кстати, это не единственное письмо, которое я тебе написал. Но остальные и до двери твоей не добрались.
Даже так? Он сочинял и другие письма?
Однако их содержание по-прежнему было покрыто мраком, который со вчерашнего дня зловеще клубился вокруг меня. В этом мраке не удавалось ни разглядеть очертаний, ни нащупать зацепок. Блуждать вслепую по непроглядно-черному лабиринту собственных догадок становилось с каждой секундой все невыносимее. Напряжение достигло апогея, и настойчивое желание выбраться на свет пересилило страх.
