Мать, наученная горьким опытом, держала себя так скромно и неприступно, что скоро отбивала охоту ухаживания у людей, которые на это покушались.
Екатерина Ивановна, чувствовавшая, что смерть уже не за горами, часто тревожилась мыслью о ее необеспеченности в будущем и лелеяла сокровенную мечту видеть ее пристроенною и обретшею счастье в новой жизни.
Но осуществления этого желания было нелегко достигнуть.
Многие под влиянием искреннего увлечения, пожалуй бы, и решились жениться на вдове-бесприданнице, но одна мысль о неизбежной обузе в виде четырех малолетних детей всегда действовала отрезвляющим душем.
Тем не менее года за два до ее второго замужества, Наталье Николаевне представилась возможность сделать одну из самых блестящих партий во всей России. В нее влюбился князь Голицын, обладатель колоссального состояния.
Вопрос о средствах, конечно, не мог играть тут никакой роли, но он вообще не любил детей, а чужие являлись для него подавно непосильным бременем. Мальчики еще казались меньшим злом, так как приближалось время, когда они должны были поступить в учебные заведения, но с девочками пришлось бы возиться, иметь их вечно перед глазами. Единственным исходом было заручиться обещанием воспитывать их в детском отдельном апартаменте, до первой возможности поместить их в институт – тем легче, что по смерти Пушкина государь предоставил Наталье Николаевне выбор в любой из них.
Мать всегда была убежденным врагом институтского воспитания, находя, что только родной глаз может следить зорко за развитием детского ума и сердца, что только нежная опытная рука способна посеять и вывести добрые семена. И достаточно было подосланному лицу только заикнуться о придуманном плане устранения преграды, чтобы она наотрез заявила:
– Кому мои дети в тягость, тот мне не муж!
Князь не сумел оценить это материнское самоотвержение, предпочел ему эгоистический покой и прекратил свои посещения.
И эту женщину, всегда стремившуюся жить на пользу близким, выше всего ставившую благо детей, принято шаблонно изображать пустой, холодной, алчно расточительной!
Явился еще один претендент, упорно преследовавший ее предложениями, но она на него и внимания не обращала, так как единственным его преимуществом были значительные средства. Нравственные достоинства были под общим сомнением, а его невзрачная, сутуловатая фигура еще карикатурнее выглядела рядом с ней.
Старший брат и теперь с улыбкою вспоминает, как он служил ему покорной мишенью, когда, подкараулив семейную прогулку в Летнем саду, он присоединялся к ним, и шаловливый мальчик нарочно отставал, бросая мячик и всякий раз стараясь попасть ему в спину. Мать по близорукости или занятая беседой не примечала проказу, а влюбленный терпеливо ее переносил, не смея выказать справедливого неудовольствия.
Долго старался он отуманить Наталью Николаевну соблазном роскошной жизни, но уразумев в конце концов тщетность своих надежд, оставил ее в покое и лишил тем брата излюбленного развлечения.
Я полагаю, что сама мать не подозревала о третьем случае сильной любви, которую она внушила одному из самых изящных и красивых наших дипломатов, Николаю Аркадьевичу Столыпину. Часто беседуя о трех братьях, с которыми она была хорошо знакома по сестре их, молодой княгине Вяземской, она никогда не упомянула его имени в рядах ее поклонников, и только после свадьбы моей дочери с его единственным сыном вдова Столыпина рассказала мне, как он, приехав в отпуск в Россию, при первой встрече был до того ошеломлен красотою Натальи Николаевны, что она грезилась ему и днем и ночью, и с каждым свиданием чувство его все сильнее разгоралось.
Но грозный призрак четырех детей неотступно восставал перед ним; они являлись ему помехою на избранном дипломатическом поприще, и борьба между страстью и разумом росла с каждым днем. Зная свою пылкую, увлекающуюся натуру, он понял, что ему остается только одно средство противостоять безрассудному, по его мнению, браку, – это немедленное бегство. К нему-то он и прибегнул.
Не дождавшись конца отпуска, он наскоро собрался, оставив в недоумении семью и друзей, и впоследствии, когда заходила речь о возможности побороть сильное увлечение, он не без гордости приводил свой собственный пример.
Вряд ли нашлось бы много женщин, способных отклонить богатых женихов в те самые минуты, когда стесненность в средствах назойливо проявлялась каждый день.
Ничего нет тяжелее обязанности вращаться в кругу очень богатых людей, когда каждая копейка на счету. Из гончаровских средств Наталья Николаевна ничего не получала; деньги, выручаемые с пушкинских изданий, пошли на выкуп остальных частей Михайловского, доставшегося после Надежды Осиповны ее детям, а доходы с него были весьма скудны. Самым верным подспорьем являлась 3000 руб. пенсия, назначенная императором вдове и детям поэта.
Этого не хватало, и мелкие долги, вытекающие из жизненного обихода, тяжелым гнетом ложились на скромный бюджет и постоянно нарушали покой матери.
К этому времени относится анекдот, который так часто упоминался в семье, что с годами он даже облекся в форму поговорки, бывшей в большом употреблении между нами. Наталья Николаевна пользовалась некоторым кредитом в магазине Погребова в Гостином Дворе, и в силу этого все необходимое забиралось там. Уплата иногда затягивалась долее обыкновенного, и тогда появлялся сам хозяин, прося доложить о нем.
Горничная или няня, не желая ее беспокоить, в особенности если это совпадало с периодом острого безденежья, пытались отговорить его, доказывая, что если речь идет об уплате по счету, то это будет лишь напрасный труд, так как денег из деревни еще не выслали и неоткуда их взять.
– Не в деньгах дело, – с достоинством отвечал кредитор, – я в них не нуждаюсь, но хочу лично видеть Наталью Николаевну, чтобы от них самих узнать, чувствуют ли они мое одолжение?
Это требование являлось настолько законным, что мать немедленно принимала его, своим приветливым голосом благодарила за оказанное доверие и добродушное терпение. Под обаянием ее любезности он уходил, вполне удовлетворенный словами, до той поры, когда являлась возможность удовлетворить его деньгами.
Нас же всех так потешала оригинальность этой мысли, что часто, оказывая друг другу просимую услугу, мы прибавляли в шутку:
– Хорошо, только чувствуешь ли ты это?
Летом 1843 г.
[8], когда Наталья Николаевна жила в Михайловском, она получила известие о тяжелой утрате, постигшей ее. Е. И. Загряжская, любившая ее куда больше родной матери, неожиданно скончалась, и, несмотря на близость Псковской губернии, ее не успели вызвать к смертному одру. С ней она лишилась единственной надежной опоры, осиротелость души еще болезненнее давала себя чувствовать.
По натуре нерасчетливая, чуждая практической сноровки в жизненных вопросах, в своем горе она не останавливалась на материальном значении этой смерти для ее дальнейшего существования.
