Эту обиду Кулешова Ачкасов понимал хорошо. По каким-то особым каналам она доходила и до него. Но он, в силу своего положения, в силу того, что стоял от решения практических задач гораздо дальше, чем Александр Петрович, имел возможность видеть и ту рациональную сторону этого закона, ради которой, собственно, он и был принят.
– Вольского жаль. Голова была светлая. Сколько лет он проработал у вас? – спросил после некоторого раздумья Ачкасов.
– Пришел сразу после войны. Начал младшим сотрудником. А стал профессором, дважды лауреатом, заслуженным деятелем науки и техники:
– В какой-то мере вы сами виноваты, Александр Петрович, что ему не дали послужить еще год-другой:
– Это как же прикажете вас понимать?
– Очень просто. Сколько раз я вам говорил: пишите, просите, доказывайте. Может быть, что-нибудь и решилось бы.
– Я писал. Бочкарева оставили. Спасибо. За дело спасибо. Но обо всех-то я писать не могу! Совесть в конце концов надо иметь!
Ачкасов беспомощно развел руками:
– Что же вы от меня хотите?
– Да, конечно, ничего, – нахмурился сразу Кулешов. – Поплакаться, как говорится, по старой дружбе. Вот и все.
– Ну а мебель сюда из старого кабинета повезете? – изменив тему разговора, улыбнувшись, спросил Ачкасов.
– Это уж непременно. И чтобы там ни говорили, расставлена она будет в том же порядке, – немного смягчился Кулешов.
Они прошли по помещению дальше. Осмотрели будущую столовую, хранилище документации и литературы. Из окон хранилища виднелся небольшой сад фруктовых деревьев, оставшийся после того, как снесли старые дома. Ачкасов долго смотрел на голые деревца, на сетки, заботливо прикрывающие их стволы. Заметил:
– Со временем соберете богатый урожай.
– Да, – уверенно согласился Кулешов. – Начальнику СМУ я так и сказал: изуродуешь хоть одну яблоню – голову снесу. Подействовало. Прежде чем стройку начинать, он их сеткой прикрыл.
– А я решил, что это старых хозяев рук дело! – рассмеялся Ачкасов.
– Нет. Наша забота.
Ачкасов присел на подоконник.
– Ну хорошо. А как продвигается работа над приборами? – задал он наконец вопрос, которого Кулешов ждал с первой минуты их сегодняшней встречи. Ждал и был готов к ответу.
– Работа идет по графику. И если бы не некоторые обстоятельства, в самом ближайшем будущем можно было бы готовиться к финишу.
– Какие именно обстоятельства? – пожелал уточнить Ачкасов.
– Я не зря вспоминал о Вольском, – хмуро взглянул из-под бровей Кулешов. – Работами над «Совой», как вам известно, руководил он. Теперь этим занимается Руденко. В помощь ему послал еще двух специалистов. Но, сами понимаете, пошлите хоть кого, все равно любому новому человеку требуется какое-то время для ориентировки. Одним словом, потеря времени неизбежна.
– Небольшая отсрочка не страшна, – успокоил Кулешова Ачкасов. – В чем еще испытываете затруднения?
– Принципиальных нет. Вели монтаж схемы. А при монтаже, сами знаете, трудности обычного рабочего порядка.
Кулешов чего-то, как показалось Ачкасову, недоговаривал.
– Вам не давался четвертый узел, – напомнил Ачкасов.
– Нашли решение. Пока вы болели, нашли. Руденко сделал интересное предложение. Вольский знал об этом. Он его одобрял. Работа получилась очень оригинальной, – заметил Кулешов в своей обычной неназойливой манере и потеребил конец аккуратной, заметно за последний год поседевшей бородки. Ачкасов смотрел на него и почему-то вспомнил то время, когда они только начали работать вместе. Тогда лицо у Александра Петровича было более вытянутым, а бородка совсем черной. Но эта манера теребить ее пальцами правой руки была у него уже и в то время.
– Как продвигаются дела в группе Бочкарева?
– Тоже нормально. Они уже приступили к монтажу. Работают с техникой и сейчас почти всей группой находятся в Есино, – доложил Кулешов.
– На днях в Главном штабе ВВС снова было совещание, – сообщил Ачкасов. – Обсуждали задачи на летний учебный период, говорили о новых повышенных требованиях. Я, к сожалению, там не был. Но кое о чем, меня уже информировали. Думаю, что командование ВВС наверняка будет теперь торопить нас с «Фотоном». Прибор им нужен очень:
– При случае заверьте Алексея Кузьмича, что «Фотон» будет сдан в срок, – попросил Кулешов.
Ачкасов поднялся с подоконника, достал носовой платок и вытер вспотевшее лицо.
– Слабость, – признался он.
– Рано вышли из дому, Владимир Георгиевич, – заметил Кулешов.
– Дома сидеть тоже не сладко.
– А мы сами-то тоже хороши бываем: температура нормальная – значит, здоров.
– А когда думаете перебираться? – спросил вдруг Ачкасов.
– Похоже, к июню переедем.
– Ну что ж, устроитесь – приглашайте на новоселье, – попрощался с Кулешовым Ачкасов.
Из нового района он поехал к себе в министерство. И пока ехал, думал о только что закончившемся разговоре с Кулешовым. И опять почувствовал какое-то неудовлетворение от этого разговора. Кулешов никогда бы не упустил случая показать товар лицом, если бы действительно дело с приборами шло так удачно, как он говорил. Расписал бы, не жалея красок, и что за решение нашли они с четвертым узлом в новой схеме «Совы», который им не давался так долго, рассказал бы и о работе в Есино, и на счет всего прочего был бы красноречивей. Утешало, впрочем, то, что о пролонгации работ он тоже почти не говорил. Да и денег дополнительных не просил. Значит, надеялся все же выкрутиться. «Ох уж это “выкрутиться”, – вздохнул Ачкасов. – Сколько испокон веков за ней, за этой крутежкой, всего стояло: и гордость мастера, и страх за свой престиж, и уж, конечно, надежда на это русское авось».
Солнце немилосердно било в глаза через лобовое стекло, слепил мокрый асфальт. Темные очки совершенно не спасали от такого обилия света, и Ачкасов невольно подивился натренированности водителя, уверенно ведущего машину сквозь этот неистовый весенний, льющийся с неба светопад.
Уже в лифте, поднимаясь в свой кабинет, Ачкасов снова вспомнил о приборах и решил, что, пока время действительно еще имеется и есть возможность, если потребуется, помочь КБ, ему надо самому лично, не откладывая ничего в долгий ящик, познакомиться с положением дел поближе. Он вошел в свою небольшую приемную и, раздеваясь, дал распоряжение адъютанту:
– Закажите-ка, пожалуйста, разговор с Речинском. Попросите или директора производства, или Стрекалова.
Глава 2
У Юли остались неиспользованными от отпуска две недели, и она решила отгулять их в конце марта. Маргарита Андреевна, использовав свои старые театральные связи, достала ей путевку в Дом творчества, и Юля уехала в Рузу. Здесь, в восьмидесяти километрах от Москвы, еще стояла настоящая зима. Блестел праздничной белизной снег, Москва-река была крепко скована льдом. Но весна заявила о своем скором пришествии уже и тут. Начали вытаивать вокруг деревьев лунки, а слежавшаяся за долгую зиму на ветвях навязь с каждым днем все наряднее обрастала бахромой сосулек. К полудню с крыш и деревьев немилосердно лило, словно после дождя. Искрящиеся крупные, как горошины, капли со звоном били по лужам, безжалостно буравили снег, ручьями растекаясь по округе. К вечеру капель стихала. За ночь мороз затягивал талую воду льдом, а голубой ноздреватый, оплавленный солнцем снег надежно покрывался настом. Ради этого наста Юля и приехала в Рузу. Ибо больше всего на свете любила весенние утренние лыжные прогулки. Она никогда не отказывалась, коль представлялась возможность, махнуть с хорошей компанией в Терскол или на Домбай. Ей нравилось яркое солнце гор и ослепительная белизна заснеженных склонов, она смело скользила, не отставая от мужчин, по головоломным спускам и даже одно время не на шутку увлеклась слаломом. Но истиное, почти духовное наслаждение она получала от лыжных прогулок по лесу. Ходила она быстро, напористым шагом, без устали по десять – пятнадцать километров, великолепно при этом чувствуя себя. Прогулки эти она, как правило, совершала в одиночку, и не потому, что не любила компании. Мужчины вокруг нее были всегда. Она привыкла к этому, считала само собой разумеющимся, и, в общем, ей это даже нравилось. Но, выйдя вместе с ней за пределы парка Дома творчества, они, несмотря на все старания, скоро отставали от нее на лыжне. И Юля волей-неволей оставалась одна. Но ее это не только никогда не огорчало, а напротив, она бывала таким обстоятельством даже довольна. Ибо нигде и никогда не приходили к ней так щедро удивительно светлые, под стать бегущим из-под сугробов ручьям желания и мысли, как в исполосованном синими тенями, по-зимнему еще безмолвном, но уже начинающем отходить от долгой спячки лесу. Это были желания и мысли человека, у которого очень спокойно на душе, который прекрасно себя чувствует и у которого от общения с природой непременно пробуждается фантазия и на него нисходит вдохновение.
