Километрах в двадцати от Есино над шоссе, на небольшой высоте, с воем пронесся МиГ-21. Потом пролетел Ан-12. В Есино работа шла полным ходом. Самолеты поднимались, садились, гул их двигателей слышался тем отчетливее и сильней, чем ближе Ачкасов подъезжал к аэродрому.
На территории аэродрома машина остановилась возле трехэтажного дома с широкими окнами, который все в городке называли инженерным. Здесь размещалась лаборатория отдела.
Когда Ачкасов поднимался по лестнице к конструкторам, ему вдруг показалось, что в коридоре второго этажа, там, где размещалась лаборатория, мелькнула фигура Руденко. «Быстро, однако, Александр Петрович дела делает», – подумал Ачкасов и открыл дверь конструкторского бюро. Бочкарев стоял возле стола, разглядывая чертеж. Больше в комнате, вдоль и поперек уставленной кульманами, никого не было. Бочкарев явно обрадовался, увидев Ачкасова. Они тепло пожали друг другу руки. Ачкасов сразу повел разговор о деле.
– Мог я сейчас увидеть здесь Руденко? – спросил он.
– Да, он давно уже здесь.
– Прислали вам в помощь? – будто ничего не зная, продолжал Ачкасов.
– Игорь Тарасович руководит нашей группой, – спокойно объяснил Бочкарев.
– А вы? Я же помню, было решено вас назначить на эту должность.
– А я, Владимир Георгиевич, отказался от этого намерения, – добродушно улыбнулся Бочкарев. – И еле-еле упросил Александра Петровича освободить меня. Дело, знаете ли, чуть ли не до скандала дошло. Я, признаться, даже не думал никогда, что Александр Петрович так будет упорствовать. Но потом он все же меня понял. Между прочим, назначить сюда Руденко я ему посоветовал:
– Да что случилось, Юрий Михайлович? – не выдержав, прервал его Ачкасов. – Чего ради у вас вдруг такая смена настроения?
– Не вдруг. Отнюдь. Постепенно подошел к этому. А когда наконец решился – сразу поставил об этом в известность Александра Петровича.
– Вы меня извините, но вы говорите загадками.
– Все просто, Владимир Георгиевич. Я решил перейти на преподавательскую работу. Меня приглашают в академию. Дают кафедру. Буду читать лекции.
– Вы уйдете из КБ, – не поверил Ачкасов, – проработав тут четверть века, вместе с Кулешовым создавая его?! И вы уйдете? Почему?
– Отвечу очень откровенно. Мне стало тут трудно работать. Нет, не с Кулешовым. Совсем нет. С ним у меня чудесные деловые отношения. По головке друг друга не гладим, но дело делаем как надо. Рядом вот с такими, как Кольцов, как Окунев, трудно. Ладить я, конечно, с ними могу. И лажу великолепно. Но работать мне с ними трудно. Разные у нас уровни. Они в самом прямом смысле наша смена, и она пришла. И надо на это дело смотреть честно, себя не обманывать, да и у них в ногах не путаться. А на преподавательской работе я еще буду на месте.
– И вы думаете, что Руденко лучше вас справится с группой? И не просто справится, поведет ее?
– Уверен.
– Данные?
– Интереснее мыслит. Конструктор он со своим почерком. Характер потверже. Да и моложе он.
– Неубедительно.
– Но это так.
– А ваш опыт? Огромный опыт! Он что, уже ничего не стоит? Вы участвовали в создании десятков интереснейших проектов. Ваша школа проектирования тоже больше не нужна? В конце концов, ваша принципиальность человека, ученого, конструктора, которая не раз оказывала самое решительное действие на ход дела! Ее, вы считаете, также передавать никому не следует? – даже повысил голос Ачкасов.
Бочкарев вдруг засуетился, пододвинул Ачкасову от соседнего стола стул, извинился:
– Садитесь, ради бога, Владимир Георгиевич. Разговор получился как-то вдруг, и я совсем обо всем забыл. Прошу.
Ачкасов сел.
– Спасибо. Но вы меня уже так расстроили, что мне теперь впору только метаться из угла в угол. Так как же, Юрий Михайлович, все, о чем я говорил, это долой со счетов?
– Думаю, что да, – после некоторой паузы ответил Бочкарев. – Потому что, хотя все это и очень важно, главное не в этом. А в том, что надо идти даже не в ногу со временем, а чуть опережая его. А это под силу лишь тому, кто не отягощен инерцией привычных суждений, свободен от плена привычек, кто вообще при решении вопросов смотрит вперед, а не назад, на свой опыт, свой субъективизм, да мало ли пут на наших ногах, мало ли появилось с годами связок на наших крыльях? Одним словом, Владимир Георгиевич, я прошу для пользы дела не только понять, но и поддержать меня.
– И не по-ду-ма-ю, дорогой Юрий Михайлович! – хлопнул по столу рукой Ачкасов. И уже примирительно добавил: – Во всяком случае, до окончания работы над «Фотоном». И не обижайтесь. Вы меня своими доводами не убедили. Но я постараюсь вас убедить. Откровенно скажу, Кулешову не стал бы их приводить, а вам открою все. Я тоже считаю Руденко способным человеком. Но выдвигать его именно на эту, исключительно творческую, группу было бы ошибкою. Почему? Да потому, что Руденко, даже в самых лучших своих проявлениях, это всего лишь повторение Александра Петровича. Подчеркиваю: по-вто-ре-ни-е! И не больше! А вы убедительно говорили, что идти надо, даже чуточку опережая время. Так, как, скажем, Кольцов. Вот, говоря конфиденциально, кого я вижу в недалеком будущем руководителем этой группы, работающей на этом новом для вашего КБ направлении. Спросите: почему Кольцова, а не Окунева? И на это отвечу. У Окунева нет опыта работы с людьми. Десятилетка, академия, КБ. Вся его жизненная школа. А Кольцов многому научился в полку. И совершенно неслучайно его рота была одной из лучших. Так почему же мы не можем выдвинуть на группу его?
– Не рано ли, Владимир Георгиевич? – в раздумье высказал сомнение Бочкарев. – Опыта работы в КБ у него еще маловато…
– Рано? А когда возглавили конструкторские бюро Яковлев, Лавочкин, Котин, Калашников? В двадцать пять лет Сергей Павлович Королев руководил группой изучения реактивного движения. А в двадцать шесть уже был заместителем директора Реактивного института по научной чсти. А опыт придет. Дело наживное.
– Так это Королев, Яковлев. Вершины советской конструкторской мысли!
– Правильно. Но если мы хотим держать эту самую конструкторскую мысль так же высоко и впредь, талантливых людей надо выдвигать на большую дорогу скорее, а не ставить их в очередь на выдвижение за кем-то и не дожидаться, когда их наградят за выслугу лет медалью первой степени. И тут вы снова сто раз правы, когда говорите, что такие, как Кольцов, – наша смена и она уже пришла. Да, как ни прискорбно, но и вы, и Александр Петрович, и я, и многие повыше меня чином, в общем-то, свое дело уже сделали. А факел надо нести дальше. Эстафету надо передавать. Но в надежные руки. И потому я прошу вас, Юрий Михайлович, не спешить с уходом. Закончите работу. Она послужит Кольцову хорошим трамплином. Он у вас многому еще научится. А потом, потом другое уж дело. Кстати, о кафедре своей не беспокойтесь. Она вас дождется. Это я вам обещаю.
Они перевели разговор на другую тему. Но еще не раз возвращались к тому, о чем только что говорили. Скоро в комнату вернулся Руденко. Но с ним, к удивлению Бочкарева, Ачкасов почему-то больше говорил о Речинске и о «Сове». Не очень понятна была Бочкареву и манера, в которой вел этот разговор Ачкасов. Он довольно подробно объяснил им обоим, что нового внес Кольцов в конструкцию четвертого узла, а потом, когда Руденко попытался отстаивать свою точку зрения, уже совсем другим тоном, не терпящим никакого возражения, сказал, что поправки Кольцова будут приняты окончательно, утверждены и отступать от них ни он, ни Александр Петрович не позволят никому. Идти на аэродром, где в одном из ангаров Окунев и Заруба монтировали на самолете рабочий макет «Фотона», Ачкасов, взглянув на часы, отказался и попросил Бочкарева доложить ему график выполнения работ. График выполнялся четко, даже с некоторым опережением сроков. Но начиная со второй половины марта темп работы несколько снизился. А в конце апреля и вовсе наметилось отставание. Ачкасов обратил на это внимание и спросил Бочкарева о причинах.
