Евгений говорил, а у Сергея было такое ощущение, будто под ним начал покачиваться пол и мастерская вместе со всем ее содержанием медленно вдруг поплыла вдоль набережной, как гондола какого-нибудь фантастического дирижабля. «Ну и денек выдался, – почему-то подумал он четко и увидел перед собой прищуренные, насмешливые глаза Юли. – Ну и денек», – повторил он, увидев Владимира. Брат постоял перед ним какой-то момент, словно выжидая чего-то, повернулся и шагнул к двери. А в дверях вместо него появилась Ирина. Только не рисованная, не воображаемая, а живая и улыбающаяся. Очевидно, она спешила, бегом поднималась по лестнице, бегом влетела в дверь, открыв ее коленом. От этого короткая замшевая юбка задралась у нее на ноге совсем высоко, и он, волей-неволей взглянул на эту почти целиком обнаженную ногу, совершенно непонятно почему, увидел вдруг Ирину голой – по-девичьи изящную, гибкую и сильную. И потому, как радостно горели, глядя на него, ее глаза, он понял, что Евгений сказал ему сущую правду, что шагни он сейчас Ирине навстречу, протяни ей руки – и для него может начаться совсем новая, неизвестная ему еще доселе жизнь. Но он не сделал шага вперед, а устыдившись своего воображения, лишь смутился еще больше. Густой, как маков цвет, румянец залил ему шею, разукрасил щеки, зажег уши. Ирина заметила это и, не зная, чем объяснить такое его состояние, в нерешительности остановилась и спросила:
– Что случилось, мальчики?
– Ничего совершенно, – ответил Сергей.
Но Ирину этот ответ не удовлетворил, и она спросила снова:
– Женя, ты чем-нибудь обидел Сережу?
– Не выдумывай. Поставь на стол то, что принесла, и давайте ужинать, – сказал Евгений и сел за стол.
Сергею ничего больше не оставалось, как последовать его примеру. Он тоже сел. Но уже совершенно решительно не знал, что говорить и о чем говорить. Евгений тоже молчал и вроде бы даже хмурился. Не проронила больше ни одного слова и Ирина. Она как будто догадалась о том, что разговор между мужчинами в ее отсутствие шел именно о ней. И притихла, словно насторожилась.
Сергей чувствовал, что ведет себя по меньшей мере глупо. Было похоже, как будто бы он совершил сейчас нечто предосудительное или, еще того хуже, его только что уличили в чем-то крайне постыдном. Но ведь ровным счетом не было ни того и ни другого. А стало быть, и краснеть и смущаться не было абсолютно никаких оснований. Но сколько бы он это не внушал себе, чувствовать себя в компании брата и сестры вольно и непринужденно, как это было только что, он уже не мог. И самое глупое было то, что он никак не мог объяснить себе причину этой неожиданно напавшей на него скованности. Нарушила всеобщее молчание в конце концов Ирина.
– Почему вы все-таки молчите, Сережа? – озабоченно спросила она.
– Весь поглощен яствами. Как утверждает народная мудрость, когда я ем, я глух и нем, – ответил Сергей и пожалел, что не прикусил себе при этом язык. Сказал какую-то чушь.
– Неправда. Теперь я точно знаю, что что-то произошло.
– Успокойся, сестра. Ты еще не настолько стара, чтобы обладать такой мнительностью, – заметил Евгений.
– А у вас тем более нет никаких оснований сидеть тут и дуться как мыши на крупу. Эх вы! А я еще хотела с вами потанцевать.
– Пожалуйста! – быстро согласился Евгений.
– И я готов! – поддержал его Сергей.
– Нет уж. Я не люблю таких квелых партнеров. Наверно, вы просто оба устали, вот у вас языки и не шевелятся. А раз так – отправляйтесь-ка вы по домам. Я останусь тут. Сереже не надо будет меня провожать. А тебе, брат, отсюда до дому двадцать минут ходьбы. Перед сном прогуляешься – это только на пользу.
Мужчины как по команде встали из-за стола. Сергей даже не допил кофе, сославшись на то, что боится долго не уснуть.
Он взял с вешалки фуражку и остановился возле двери.
– Может, Ирочка, вам все-таки тоже пойти домой? – спросил он и быстро добавил: – Вы не сомневайтесь, я вас одну не оставлю.
– Идите, – улыбнулась Ирина. – До завтра. Мне еще убраться здесь надо.
Мужчины вышли на лестницу, лифт спустился вниз, очутились на улице. Не сговариваясь, закурили.
– Вы, кажется, на самом деле на что-то обиделись, – нарушил молчание Евгений. – Может, на то, что я говорил о вашей порядочности? Но поймите меня, она моя сестра. А я не побоялся раскрыть вам самую большую ее тайну.
– Бог с вами, Женя! Какая у меня может быть обида?
– Тогда что же? Вас сразу будто подменили.
– А вы думаете, я знаю сам? Конечно, ваше сообщение меня ошеломило. Но дело вовсе не в том, что оно меня к чему-то побудило или обязало. Я сразу подумал, какая это будет травма для Володьки, когда он узнает истинное положение дел. Ничего себе накладка получилась:
– Да уж, – глубоко затянулся Евгений. – Не хотел бы я оказаться на месте хоть кого из вас троих. А впрочем, ничего из ряда вон выходящего. Всего лишь одна из двадцати восьми ситуаций, точно описанных в Библии. Но вот какая именно? Вы-то сами к Ирине как относитесь? Ведь вы тоже из мяса, человек ведь. Вам-то она нравится?
– Объективно – она очаровательна.
– А субъективно?
– Никогда об этом не думал.
– Ну что ж, объективно – это тоже неплохо. Философы утверждают, что объективизм провозглашает воздержание от критических оценок. Пусть моей Иришке повезет.
И они расстались. И странное дело, как только Сергей остался один, он тотчас же успокоился. Однако освободиться от пережитого в этот вечер впечатления полностью ему не удалось. Уже под утро, когда сон его обычно бывал наиболее крепок, ему приснилась улица, мерцающие фонари, в которой слышались только собственные его шаги, и он сам, одиноко бредущий по мокрому, усыпанному листвой тротуару. Он шел долго, оглядывался по сторонам, что-то искал. Но не находил и брел дальше. И вдруг увидел на асфальте очень красивую золотую безделушку. Он даже не разглядел, что именно. Увидел среди листьев что-то блестящее, понял, что это золото, и почему-то испугался. Очень испугался. Но протянул руку и схватил тускло поблескивающий предмет. И тотчас же услыхал сердитый и требовательный, какого никогда не слыхал в жизни, голос Владимира: «Оставь! Это не твое! Оставь!» Он заметался по улице, но Владимир, как зловещая тень, неотступно следовал за ним. Он бежал от брата изо всех сил и уже начал задыхаться, и уже понял, что маленький, согревшийся у него в руке кусочек золота надо отдать. Но в этот момент другой голос, чужой и незнакомый, прошипел у него за спиной: «Не слушай никого. И никому не отдавай. Это твое. Оно само пришло тебе в руки». И он побежал дальше, преследуемый криками: «Отдай!», «Не отдавай!», «Это не твое!», «Это ты нашел!». Каждый крик бил, как хлыст, то справа, то слева. И внутри у него от этих ударов все содрогалось. Боль была настолько мучительной, что он проснулся весь мокрый и совершенно растерзанный. Проснулся и, не зажигая света, сел на тахте. Сердце усиленно билось. В голове стучало. «Что за дурацкий сон? И почему он мне приснился?» – подумал он и неожиданно вспомнил Ирину. Вспомнил, какой представил ее, увидев в дверях, когда она возвращалась от соседей, и вздохнул. «Вот оно откуда берется. В руку сон, в руку. Не золото это, это она сама ко мне пришла. А я оробел, растерялся. Потому и сидел там – как воды в рот набрал. Юлия. Юля довела меня до этой чертовщины».
