Отпуская машину и расписываясь в путевом листе, Александр Петрович не забыл напомнить водителю:
– Завтра жду в восемь.
– Да куда в такую рань? Успеем мы все. Чего вы беспокоитесь? Думаете, подведу?
– Да нет, совсем не думаю, – даже смутился Александр Петрович. – Ну хорошо. Приезжайте к половине девятого.
– О, другое дело. Буду как штык, – заверил водитель.
Машина ушла. А Александр Петрович поднялся на крыльцо дачи.
– Ты один? А где же Юля? – встретила его вопросом Маргарита Андреевна.
– Сослалась на дела. Привезу завтра. И вот, пожалуйста, твой чай, – передал жене покупку Александр Петрович.
– Спасибо. А я сбила мусс. Приготовила хворосту. Не могла Юля – надо было привезти Игоря, – расстроилась Маргарита Андреевна.
– Позвони ему, он приедет. А я с ним не разговаривал, – сказал Александр Петрович и начал переодеваться.
Скоро на нем уже был спортивный костюм: голубые шаровары и такого же цвета куртка.
– Есть будешь? – снова спросила Маргарита Андреевна.
– А что ты приготовила?
– Тебе судака.
– Хорошо. Но сначала, пожалуй, я пойду выкупаюсь.
Маргарита Андреевна принесла мужу большое махровое полотенце. Александр Петрович отправился на канал и пробыл там не менее часа. Вечер стоял теплый. Вода в водоеме была как парное молоко. Александр Петрович не торопясь проплыл свои постоянные пятьсот метров и, выйдя на берег, долго растирался полотенцем. После такой процедуры он всякий раз чувствовал себя необычайно хорошо. И в этом году твердо решил построить на участке финскую баню, чтобы иметь возможность и зимой поддерживать общий тонус.
Вернувшись с купания, Александр Петрович с аппетитом поужинал и ушел в свой кабинет на веранду. Там он открыл книжный шкаф, снял с полки том Толстого с романом «Воскресенье», раскрыл его на закладке, прочитал несколько строк и потянулся еще за одним томом. Он не забыл содержания того, другого тома. Он читал его всего лишь в начале лета. Но ему захотелось снова взглянуть на фотографию Льва Николаевича Толстого, напечатанную в книге. С этими двумя томами Александр Петрович уселся в глубокое кресло с высокой спинкой и включил торшер. Обступившие веранду деревья закрывали свет, и на веранде, несмотря на непозднее время, было уже сумрачно.
Лев Николаевич был изображен на фотографии читающим письмо. Глаза его были опущены и закрыты густыми, мохнатыми седыми бровями, ниже которых лишь немного виднелись щеки и широкий, как у простолюдина, нос. Всю остальную часть лица закрывали сросшиеся воедино усы и пышная окладистая борода. Одет он был в свою неизменную толстовку. В руках держал листки бумаги и карандаш. Выражения глаз писателя не было видно. Но оно присутствовало на портрете. Было очевидно: подними он веки – и вперед устремится строгий и проницательный толстовский взгляд. Лев Николаевич на этом снимке был уже старым, уже на восьмом десятке жизни. Но от лица, от большого, очень выразительного лба веяло такой неподдельной мудростью, над которой было не властно никакое время, которую не могли угасить никакие годы. Он не терял работоспособности, высочайшей творческой активности, способности к глубокому социологическому анализу, лучшим подтверждением чего и был роман «Воскресенье». И вот эта-то колоссальная жизненная стойкость великого писателя и представлялась Александру Петровичу самым значительным фактом в его биографии…
Александр Петрович читал почти до полуночи. Некоторые места перечитывал по нескольку раз, откладывал книгу, полузакрывал глаза и думал. И хотя последний раз он перечитывал роман не так уж давно, каких-нибудь лет десять назад, и, в общем-то, неплохо помнил многие сцены и описания, его тем не менее не покидало чувство, что по-настоящему он знакомится с романом только сейчас. Возможно, причиной тому было то, что теперь прочитанное рождало в нем такие мысли, которые раньше почему-то вовсе не приходили ему в голову. Возможно, так ему казалось оттого, что внимание его захватывали в романе совсем иные места, нежели те, которые нравились ему в прошлые годы. Но так или иначе, а именно теперь, с позиции своих шестидесяти лет, Александр Петрович особенно емко ощутил гений семидесятилетнего писателя.
Большие напольные часы в массивном деревянном футляре глухо пробили двенадцать, и на веранду зашла Маргарита Андреевна. Увидев в руках у мужа том Толстого, спросила:
– Который раз уже перечитываешь?
– Не считал, – не сразу ответил Александр Петрович. – Но должен тебе сказать, Ритушка, что все прошлые разы не стоят и воспоминаний. «Воскресенье», например, надо читать только после пятидесяти лет. Иначе не поймешь. И уж тем более не оценишь.
– А по-моему, он прекрасен для всякого возраста. Я его еще в училище читала, а помню все, как будто это было вчера.
– Что ты помнишь? Содержание?
– И содержание.
– Это не главное.
– И людей. Катюшу я даже на свой лад пыталась танцевать.
– Мысли его, философия, величайшая способность к анализу событий и фактов – вот что в первую очередь возводит графа на пьедестал. Я глубоко убежден, что, если бы он был не писатель, а ученый, скажем математик, он был бы выше Эйлера, а если был бы физиком, с ним мог бы сравниться разве только Ньютон. Да-да! Сам Исаак Ньютон!
– Ты, как всегда, неуемный фантаст.
– Пусть так. Разве это плохо? Другие его даже не читают. Ты думаешь, твой зять Толстого читал?
– Уверена. Как же может быть иначе!
– А я нет.
– Что – нет?
– Не уверен.
– Ты еще не вздумай его об этом спросить! – напугалась Маргарита Андреевна.
– Вот-вот. Сама, стало быть, не веришь, а уже защищаешь. Читать и тем более перечитывать Толстого в наше время – роскошь. И многим она просто не по зубам! Людей засасывает пучина суеты. Они все одержимы страстью созерцания. Смотреть! Смотреть! Не важно что и не важно где. Только бы видеть, получать хотя бы элементарную зрительную информацию. Кумирами действия стали хоккеисты, футболисты и вообще все, кто способен прыгать, бегать сломя голову, кувыркаться. Ну кому нужен в этой толчее великий аналитический ум Толстого? До раздумий ли тут?
– Ты мрачно настроен, – заметила Маргарита Андреевна.
– Нет, Ритушка. Наоборот, констатирую, восхищаюсь и думаю. Не доказывает ли он своим примером, что творческий человек не только в шестьдесят, но и в семьдесят и старше остается работоспособным, полезным и нужным для общества.
– Ах ты вот о чем! – не сдержала улыбки Маргарита Андреевна.
– Об этом, об этом, Ритушка.
– Боишься старости…
– Несправедливости боюсь. Боюсь, за меня решат то, что должен решать только я сам. Потому что так, как я себя, меня никто не знает. И сколько еще у меня сил и что я еще могу – тоже никто взвесить не может.
