К моему великому счастью, согласно протоколу, когда говорил мини-олигарх, все остальные должны были молчать. Поэтому мое мнение о культуре Донбасса так никто и не услышал, да, собственно, оно никого и не интересовало. Мини-олигарх говорил примерно с полчаса и параллельно очень аппетитно, немного причмокивая, ел фрукты, обильно поливая их медом. Все остальные, не двигаясь, завороженно смотрели на него. Рассказ его был печален, перспективы как Донбасса, так и страны в целом, обрисовываемые им, плачевны. Особенно нелестно отзывался он о добровольческих отрядах – маленьких олигархических армиях других олигархов, обвиняя их в мародерстве. У мини-олигарха тоже была своя мини-олигархическая армия, но, по его мнению, она была единственной, не замеченной в грехах. По окончании завтрака ко мне, повторяя один в один жесты мини-олигарха, подошел предводитель местного дворянства – на ходу он так же, немного причмокивая, аппетитно ел фрукты с медом. С интересом посматривая то на мои глаза под очками, то на мои люминесцентно-оранжевые кроссовки, он что-то у меня спросил и, не выслушав ответ, сунул свою визитку и ушел. И я, голодная и злая, поспешила уйти оттуда поскорее восвояси. Больше на «бизнес-завтраки» меня не приглашали.
Вторым этапом моего вхождения в «высшее общество» было участие в конкурсе еще одного закрытого элитарно-интеллектуального клуба. Члены клуба проходили отбор. Я подала документы, прекрасно понимая, что приобщение к этому миру могло дать мне шанс вырваться из той сложной ситуации, в которой я находилась.
Когда я пришла на собеседование и посмотрела на свою «экзаменационную комиссию», мое шестое чувство, довольно редко меня обманывающее, сказало: «Дохлый номер». Так обычно говорил мой папа о каком-то бесперспективном мероприятии. Среди моих «экзаменаторов» я знала только одного. Это была одна из восходящих звезд нашего политического истеблишмента. Интеллектуальное словоблудие в Facebook’е было одним из модных современных политических направлений, а он – одним из основоположников этого тренда. Одно время, читая его посты, у меня даже возникли сомнения в моих умственных способностях, потому что его опусы, от которых у меня периодически волосы на голове начинали шевелиться, «лайкали» очень даже неглупые люди. Но однажды под его постом кто-то, такой же, как и я, не выдержал и написал: «Вы понимаете, какую чушь вы пишите?» Вместо слова «чушь» использовался другой, менее цензурный термин. И я тогда с облегчением выдохнула: я была не одна, нас было уже двое…
И вот среди своей «экзаменационной комиссии» я встречаю его – нашу молодую политическую поросль. Вопросы мне задавали странные. Часть из них начиналась с фразы: «Вы, как российский ученый…» Мысленно чертыхаясь, я отбивалась: «Нормальная наука не имеет национального оттенка. В Москве я занималась философскими проблемами фундаментальной науки, которая, по определению, безнациональна. Не может быть физика российской или украинской, немецкой или бельгийской». Вырисовывающаяся перспектива имиджа «российского ученого в Украине» меня совсем не радовала. К тому же, имея опыт общения с настоящими учеными, ученым я себя вообще не считала – ни российским, ни украинским. Для меня учеными был мой отец или мой учитель в Москве. Профессора старой школы, они жили наукой. Для меня наука никогда не была основной частью моей жизни. Я с легкостью меняла сферы научных интересов, с легкостью перескакивала с одной темы на другую. Я сама себя называла «околонаучной блондинкой». Об этом комиссии по понятным причинам я не сказала.
В завершении беседы слово взял «восходящая звезда» нашего политического истеблишмента. В отличие от остальных, «звезда» все время молчал, внимательно меня изучая. Последний вопрос задал он. Та серьезность, с которой вопрос этот был озвучен, мне почему-то напомнила анекдот про контрольный выстрел в голову – голова была, понятно, моя. Глубокомысленно глядя на меня, после некоторой паузы, он попросил назвать трех выдающихся деятелей Украины. Мой ответ, видимо, многое должен был ему прояснить. Над столом нависла тишина. Все внимательно на меня смотрели. К моему ужасу, я, как школьница на экзамене, напрочь забыла всех деятелей Украины, как выдающихся, так и не выдающихся. Я не то что троих – ни одно имя не приходило на ум. Воистину титаническим усилием воли из недр памяти я выудила Мазепу и Грушевского. А третьего никак не могла вспомнить. Нависшая над столом тишина становилась просто пугающей. Неожиданно меня осенило. «Тарас Григорьевич, – облегченно прокричала я, от радости даже припрыгнув на стуле, и добавила для большей ясности: Шевченко». Комиссия в недоумении на меня посмотрела – они, очевидно, не поняли моей радости.
Должного впечатления на них мы с Тарасом Григорьевичем не произвели, и мою кандидатуру отклонили. Как потом мне передали по секрету, «экзаменационная комиссия» сочла, что я какая-то невнятная и в мышлении у меня чего-то не хватает. Сейчас, конечно, я буду говорить, что не чувствую себя «ответственным лидером», учитывая мою природную асоциальность и аполитичность, и мне совсем не хотелось в этот клуб нашего «высшего общества», позиционирующий себя как интеллектуальный. Сейчас это так. Но в тот момент меня это сильно задело.
Мудрый Ницше когда-то сказал: все, что нас не убивает – делает нас сильнее. В тот момент все эти безрезультатные собеседования сильнее меня не сделали. А силы мне были нужны. Я все больше и больше чувствовала себя «одиночкой, развалюхой, неудачницей». Это была фраза из какого-то фильма уже не о войне, а о героине, наподобие Бриджит Джонс. Я все больше становилась на нее похожей, что меня совсем не вдохновляло.
Как-то мне на глаза попалось интервью с глубоко мной уважаемым Умберто Эко. Начиналось оно со слов: «Настоящая литература – это всегда про лузеров». «О! Это обо мне», – тогда подумала я.
Моя история «одиночки, развалюхи, неудачницы» все больше напоминала мне традиционные истории про маленького человека, которыми пронизана вся мировая литература и мировой кинематограф. Но одно дело – читать или смотреть эти истории, другое – самому оказаться этим маленьким человеком, по которому прошелся каток истории, и осознавать весь трагикомизм ситуации. Чем дальше я отдалялась от дома, тем больше чувствовала себя героем, точнее, героиней романа или фильма, окончательный сценарий которого еще неизвестен, а трагические сюжеты все чаще сменялись комическими куплетами.
Пресловутый «квартирный вопрос»
В Киеве я довольно долго жила у друзей. У меня была своя комната в большом и красивом доме, по которому бегал белый лабрадор Хэвви – моя любимая собака. Видимо, она считала меня самым слабым звеном, поэтому во время обеда ее морда всегда лежала на моих коленях и глаза преданно смотрели мне в рот в ожидании чего-то вкусного. Вечерами мы разжигали камин, пили красное Чили, и я даже плохо отличала свои прошлые приезды в Киев от нынешнего. Вещей было только намного больше.
Но вскоре стало понятно, что так долго продолжаться не может. Друзья жили в коттеджном поселке. Они ездили в Киев машиной. Наши расписания не совпадали. И я добиралась до города практически все время автобусом. Полтора часа туда, полтора часа сюда. Началась зима. Я страшно замерзала в дороге. Я прерывала встречи, чтобы успеть на последний автобус. Один раз, возвращаясь поздно вечером, проехала свою остановку, вышла ночью где-то в полях. Обратно добиралась попутками с какими-то страшными дядьками, других вариантов не было. Как-то шел дождь со снегом, были пробки, я не успела на последний автобус, пришлось ночевать у знакомого. Крутая квартира-студия с шикарным видом из окна на «Голосеевские поля». Я была уставшей, замерзшей, насквозь промокшей от дождя, вино было хорошим. Ночевка оказалась со всеми последствиями. То, что так и будет, мне было понятно с самого начала. Знакомый давно ко мне «подкатывал». И когда я к нему ехала, я прекрасно понимала, чем все закончится, но больше в тот момент остановиться было не у кого. Да я особо и не сопротивлялась – кровать с видом на «Голосеевские поля» была намного лучшей альтернативой скамейке на вокзале. Утром, возвращаясь домой, я про себя усмехалась: вот и пришло мое время за ночлег платить натурой.
