На третьем этаже у нас была изба-читальня. В разломанном кресле, рожденном, как и все в этом доме, еще в СССР, сидел наш сосед с третьего этажа и читал книгу. Читал он днем и ночью – в самом прямом смысле. Я его там заставала и в пять утра, и среди дня, и поздно вечером. Вместо дна он приспособил какой-то ящик. На соседе был традиционный клетчатый халат, спортивные штаны с вытянутыми коленками, очки с метровыми линзами, имелась пол-литровая чашка чая и сигарета. Вместо пепельницы он использовал жестяную банку.
Отдельного описания достойны жильцы нашей квартиры. Моя хозяйка с очень благородным именем-отчеством – Марья Саввишна – всем своим внешним видом, повадками напоминала дородную купчиху или хозяйку меблированных комнат дореволюционных времен, когда комнату сдавали вместе с обедом. Такие комнаты обычно в далекие царские времена снимали студенты Бурсы, которая когда-то также располагалась на Подоле.
Марья Саввишна была единственным светлым пятном в нашем «тихом дурдоме». Собственно, только благодаря ее присутствию я смогла так долго там пробыть. Весь дом держался на ней. Свою четырехкомнатную квартиру она содержала как гостиницу. Из четырех комнат сдавалось две. В третьей жила она с сыном. Четвертая была проходная. Хозяйке было все равно, какая у меня прописка, откуда я родом. Без лишних вопросов меня пустили в дом.
Она очень любила готовить, особенно первое. Наваристые борщи, рыбные солянки, грибные супы, в которых стоял половник. Летом же предпочитала рыбный холодец. В доме без кондиционера при тридцати шести градусах жары этот часами вывариваемый холодец я буду помнить долго. Обед для Марьи Саввишны был целой церемонией. Она наливала себе тарелку до краев, обильно заправляла сметаной. Глядя на нее в этот момент, я сразу вспоминала картины Кустодиева. В доме вообще был культ еды.
Когда ей исполнилось шестьдесят, ко дню рождения готовились две недели, на помощь были даже выписаны родственники из деревни. Я сбилась со счету в количестве блюд. Одного компота было сварено пять ведер. А когда летом начался период консервации, дом превратился в непрерывный консервный завод. За один день они закрыли 18 ведер только помидор. Прожив всю сознательную жизнь в Киеве, она каким-то удивительным образом сохранила традиции и устои сельского жителя.
Комнаты хозяйка сдавала не от хорошей жизни. Ей надо было содержать двух своих мальчиков, которых она окружила трогательной заботой. Она внимательно следила за тем, чтобы они хорошо кушали, чтобы были красиво и модно одеты. Одному мальчику было тридцать шесть лет, второму – сорок. Мальчики были разные, по ее меткому выражению: «удачный» и «неудачный». Оба нигде не работали. Старшенький – «неудачный» – сидел в тюрьме. Как выяснилось, у него было восемнадцать лет ходок за спиной. Я въехала в квартиру как раз к моменту его освобождения.
С его выходом на свободу закончился спокойный этап моего пребывания в этом доме. Девочка-студентка из Могилянки быстро съехала. Ей на смену пришел новый житель, точнее квартирант, если еще точнее – квартирантка. Я ее окрестила «девицей-гренадером». Работала «девица-гренадер» кем-то на телевидении. Несмотря на свои внушительные размеры, имела тихий и лилейный голос, мягкие и плавные движения. Меня она не замечала и как-то умудрялась проходить практически сквозь меня, как сквозь пустое место, я для нее была лишь временной частью экспозиции в этом доме.
«Девица-гренадер» одевалась очень своеобразно: это были преимущественно длинные платья практически в пол, длинные волосы она закручивала каким-то замысловатым узлом. Ее ярко-красное платье, резко-сладкие духи, замысловатые букли на голове снова оживляли в моем мозгу образы прекрасных кустодиевских женщин, и бурное воображение в очередной раз переносило меня в начало века, в меблированные комнаты, ставшие позднее коммуналками. И снова и снова я ощущала себя в некой машине времени, несущей меня неизвестно куда и неизвестно в каком направлении. И только Щекавица в окне, остававшаяся всегда незыблемой и постоянной, возвращала меня в реальность.
А реальность была непроста. С выходом из тюрьмы «неудачного» сына наша жизнь заметно изменилась. Помню, как-то пришел «неудачный» с другом. Явился со словами: «Босяка сегодня посадили, милиционера зарезал». Хозяйка тяжело вздохнула и начала накрывать стол. Простая пища – борщ, гречневая каша. С его приходом квартира наполнялась какой-то странной, нездоровой энергетикой. Восемнадцать лет отсидки не проходят даром. Его походка на полусогнутых ногах, интонации, его речь. Этот человек был частью мира, который я видела только в кино. Он действительно очень походил на Промокашку из «Места встречи изменить нельзя», только потолще. А когда они вытащили мешки одежды из «сэконд-хэнда» и стали ее перебирать – я захотела себя ущипнуть. Это были настоящие кадры из какого-то криминального детектива – сцена в бандитской «малине». Я тогда вспомнила историю: у моих друзей была собака, добрейшей души «человек», но кусала она только милиционеров и отсидевших. Наверное, она, как и я, чувствовала те же странные потоки, которые исходили от этих людей.
Летом стало совсем тяжело, хозяйка с «удачным» сыном часто уезжала к родственникам в деревню. На освободившееся пространство вваливал «неудачный» со своей «девушкой», которая положила глаз на его часть от четырехкомнатной квартиры на Подоле. Она тоже имела четыре судимости. «Девушка» упорно называла хозяйку «мамой», а та упорно этого не слышала и так же упорно не отзывалась.
Как-то раз, когда Марья Саввишна с «удачным» сыном уехала, к «неудачному» с невестой пришли гости. К счастью, я их не видела. Но их видела наша полоумная соседка, вдова народного артиста СССР. Крыша у нее поехала, видимо, еще лет двадцать назад. И она очень гармонично вписывалась в наш тихий, а в тот день очень громкий дурдом. Соседка всегда стояла под своей дверью и внимательно следила – кто пришел, кто ушел. Меня она любила и называла: «Солнышко». По легенде, я фигурировала в этом доме в качестве журналистки. Она была сама в прошлом журналистка, актриса и очень красивая женщина, очевидно, привыкшая к вниманию мужчин. Теперь ей все время казалось, что какой-то мужчина хочет к ней проникнуть. И я никак не могла понять: она боится этого или с нетерпением ждет. Но даже ей друзья нашего «неудачного» показались не теми мужчинами, с которыми бы она скоротала вечерок. Соседка подняла большой крик: «Что это за люди?!» Выяснение отношений затянулось до полуночи. А в полночь «неудачный», как мальчик, хорошо воспитанный мамой, решил прибраться – утром мама возвращалась из деревни. Он стал подметать ковер в коридоре. Я всю ночь слушала размеренный звук веника за дверью и думала: «Где бы это я все увидела, живя в своем бесконечно благополучном мире, если бы не эта чертова война?»
Магия кино
Жизнь по-прежнему меня вертела и крутила, и в какой-то момент мне снова стало казаться, что это все – не со мной, я смотрю кино, в котором играю главную роль. Кино о том, как человек расстается со своими иллюзиями и происходит переоценка ценностей. Как проверять себя на прочность, потому что оказывается, что ты способен на то, о чем в нормальной жизни даже и подумать боялся. Как на твоих глазах меняется твое окружение. Как в трудные времена проявляются человеческие качества – твои и окружающих. О выборе, о прощении, о предательстве. О том, как учишься засовывать свою гордыню куда-то подальше, когда стоит цель банально выжить. О бессонных ночах, слезах, чужих диванах, ненавистных клетчатых сумках, об автобусах и поездах. Об удивительных встречах, ради которых ты согласен еще раз пройти этот путь. Я все больше чувствовала себя героиней фильма.
