Все практически так и случилось. Как-то в растрепанных чувствах, уже не помню, по какому поводу, я возвращалась в свою съемную квартиру, как обычно по Андреевскому. Недалеко от дома номер 13 меня окликнули. И мы встретились.
Мы были друзьями детства, когда-то жили в одном дворе. Он был немного старше меня. Мы вместе играли в краснокожих и бледнолицых. Меня, совсем маленькую девчонку с косичками и бантиками, большие мальчишки нашего двора великодушно взяли в свою команду. Наш двор тогда «воевал» с соседским. Мы были благородными краснокожими, соседский двор – коварными бледнолицыми. Собственно, этой «войной» наше общение тогда и закончилось. Мы разбежались в разные стороны на очень многие годы. Учились в разных школах, вращались в разных компаниях.
Мы встретились случайно в Донецке практически перед самым началом нашей великой смуты. Холеный, высокий, красивый, с копной седеющих волос. Очки в тонкой оправе, которые он носил с детства, придавали только шарм и лоск его образу. «Любимец женщин и богов» – когда-то так говорили о Бердяеве, то же можно было сказать и о нем. Он был хорош, если не сказать больше: он был чертовски хорош. У него была семья, и, как я понимала – у него было все, что было положено иметь человеку его круга.
Когда началась наша великая смута, мы снова, как когда-то в детстве, оказались в одной команде, мы были по одну сторону баррикад. Он открыто поддерживал Майдан, что было очень удивительно для человека vip-класса, особенно живущего в Донецке.
Непростая политическая ситуация, висящее в воздухе предчувствие надвигающейся беды нас сблизили. Мы были очень разные, из разных сфер, но у нас во многом совпадали взгляды на жизнь, на всю эту куролесицу, в которую мы все попали, вне зависимости от образа жизни и социального положения. От него всегда исходило какое-то абсолютно мужское спокойствие и уверенность, так необходимые в те тревожные дни. К тому же он обладал просто феноменальном чувством юмора и самоиронией. Последнее – такая редкость для людей его круга.
Перед самым приходом Гиркина Донецк покинула его корпорация и он тоже уехал из города, вывез семью, родителей. А я осталась в пустом Донецке ждать освобождения. Не хотела верить, что бред, именуемый «Донецкой республикой», надолго, просто не желала верить в реальность катастрофы. Я с каким-то чисто юношеским максимализмом считала, что нельзя сдаваться, и как-то совсем по-детски разозлилась на него, потому что решила: он бросил этот город, как и все остальные. В глубине души я, конечно, понимала, что он разбирался в ситуации лучше, чем я, и владел информацией большей, чем я. Но, несмотря на все это, скорее от осознания собственного бессилия перед надвигающейся катастрофой, я, как маленькая девочка, рассердилась на него. И перестала с ним общаться – просто вычеркнула из своей жизни. Думаю, он так и не понял причины моего отдаления.
Он уехал, а я осталась, была искренне уверена, что дождусь «своих». Но вскоре уехала и я, так никого и не дождавшись.
И вот в Киеве мы случайно наткнулись друг на друга на Андреевском около дома номер 13. Так начался следующий этап нашей дружбы. Помню, я потащила его в какое-то модное хипстерское место, куда водила всех своих подружек. Все места популярного заведения были заняты. Нам достался какой-то маленький столик с крохотными низкими стульчиками. В общем, все было довольно комично. Большой холеный дядька на маленьком стульчике среди бородатых мальчиков на диванах. Следующий раз он сам выбрал место для встречи. Так в нашей дружбе появилась традиция: мы ходили есть суп – острый суп тайской кухни. Мы ели суп и болтали обо всем.
Донецк 70-х годов. Фото из семейного архива
Донецк 70-х годов. Фото из семейного архива
Мы оба многое потеряли за это время. В его доме в Донецке, построенном им для своей семьи, поселились новые «хозяева жизни», которые теперь спокойно жили среди его семейных фотографий и личных вещей. А он, как я и многие другие, выехавшие оттуда и бросившие свои дома, снимал квартиру, выстраивал бизнес в новых условиях. По-прежнему находясь в разных социальных мирах, мы оказались перед одним вызовом, брошенным нам жизнью. Перед всеми нами стояла общая цель – выжить. Каждый по-своему, каждый на своем уровне, но цель была одна: начать жить сначала и выжить. Я не знаю, как ему хватало сил на все, уж слишком многие от него зависели.
Мы как-то неожиданно стали близкими друзьями. Наверно, мы давали друг другу то, чего нам не хватало в реальной жизни. Я, со своими вечными абстрактными рассуждениями, и он – абсолютно реальный, прагматичный.
Нас объединяли воспоминания о нашем общем классически счастливом детстве, в котором родители были молодыми, деревья большими, мы маленькими, а в нашем городе был мир. И никто никогда в те далекие времена, когда мы играли в «войну» между краснокожими и бледнолицыми, не мог себе представить, что в этот город может прийти настоящая война. Ни он, ни я не были фетишистами, но это было невыносимо больно – осознавать, что у тебя украли физическую часть нашего прошлого. Мы были лишены возможности с ним соприкоснуться, нам остались только эфемерные воспоминания, как кадры старого доброго фильма.
Виделись мы редко, но я знала, что не одна в этом большом городе. Как-то так получалось, что он всегда появлялся в нужное время и поддерживал словом, делом. И когда в моей жизни появился шанс снять отдельную квартиру на очень выгодных условиях, но я пока не могла позволить себе даже эти выгодные условия – оплату квартиры он взял на себя. Я помню, как я долго плакала от нахлынувших чувств, когда он передал мне деньги. Я прекрасно понимала – сколько ответственности и за скольких людей было на нем.
Он был и другом, и братом, и я сама даже никогда не могла сформулировать все те чувства, которые я к нему испытывала. Да это было и не нужно. Просто он был в моей жизни, и это было здорово.
Молитва
Моя новая съемная квартира была очень похожа на мою, оставшуюся далеко в Донецке. Мне здесь все напоминало дом: и планировка, и книги, и картины, и даже бамбуковая этажерка. Все казалось таким привычным и родным. Милые улыбчивые соседи, чистый подъезд, уютный двор. Подол меня далеко не отпустил, новая квартира располагалась по другую строну Щекавицы. Из окна была видна София, а вниз от дома спускалась одна из самых древних улиц Киева – Олеговская, где-то здесь, по преданию, и был захоронен вещий Олег.
С переездом на новую квартиру я с радостью окунулась в некогда привычный для меня быт, теперь воспринимавшийся как бесконечное счастье: проснуться в пустой квартире, по которой не ходят люди, именуемые твоими соседями, в чем хочешь выползти на кухню, в которой никого нет, долго-долго пить кофе, тупо и также долго-долго смотреть в окно, созерцая купола Софии, виднеющиеся вдали за окном. Все это были уже давно забытые мной вещи в моей переселенческой данности, и я наслаждалась каждым мгновением своего нового бытия.
